Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

Наконец, барòн замолчал. Молчал и адмирал. Затем потрясённо произнёс:

— Оме, ему не место в Схоле…

— Более того, господин адмирал, ему не место в жизни.

— Не нам решать, оме. Не нам.

— Пусть его рассудит Великая Сила, господин адмирал.

— Вы о дуэли? Ох, оме… Но что с остальными?

— А-а… вы о них? Ну, вот например, мы с господином Орлерном очень плодотворно поговорили и он согласился. Согласился же? Что в самое ближайшее время его отец, почтенный Гуго Орлерн, желая поддержать армию и флот Лирнесса, создаёт фонд помощи отставным военным и семьям погибших воинов. И жертвует в этот фонд тысячу талеров. Так ведь, господин Эрнст Орлерн?

Тот вытаращив глаза смотрел на меня как удав на кролика.

— Более того, Гуго Орлерн, руководствуясь исключительно благородными душевными порывами, дарит овдовевшему супругу Альта Дальмайера сто талеров.

— О! — оживился адмирал, — благотворительность — это прекрасно! Тем более, что вдовцы погибших во славу нашего города часто нуждаются, — а с этим что?

— С этим? — я снова окинул взглядом Айко фон Дунова, лицо которого сравнялось по цвету с его волосами.

— У меня складывается ощущение, господин адмирал, что Великая Сила отказала в своём благорасположении господину фон Дунову… и покинула его…

— Оме! — со слезами взвыл тот, пытаясь повалиться мне в ноги, но я удержал его телекинезом, — Оме! Прошу вас! Умоляю! Только не это! Я не переживу! Оме!

Здоровенный альфа зарыдал в голос, царапая лицо руками. Эмоции захлестнули его сжавшуюся от ужаса личность.

Он забыл…

Он всё забыл, чему учили его в Схоле с самого поступления. Эмоции — это гибель для искусника твердили в один голос все преподаватели. И вот у нас на глазах происходило ужасное. Великая Сила оставила студиозуса. Без всякого с моей сторòны воздействия. Просто — раз и всё! Силы в нём нет. Это чувствуется всеми искусниками.

Опустошённый альфа поник, не видя ничего вокруг, нащупал подоконник, за который хватался омежка, сын погибшего искусника, постоял и побрёл вон из зала, слепо наталкиваясь на разряженных гостей.

— Да-а, оме… — только и смог выдавить из себя адмирал.

Лисбет, стоя позади меня, спрятал лицо в моей спине, уткнувшись в неё. Орлерн и фон Балк, оба неподвижные, молчали, повинуясь моему воздействию.

— Я здесь совершенно не причём, господин адмирал. Насколько мне известно, пока ещё никто по своему желанию не может лишить искусника доступа к Великой Силе. Без её на то воли. Фон Балк! Завтра в полдень я жду вас у алтаря Силы в Синем крейсе. Оружие по вашему выбору. От крейсовых властей будут искусник и целитель. Всё! Свободны! Свободны и вы, господин Орлерн, не забудьте же передать вашему отцу мои слова.

Черноволосый Эрнст быстро-быстро закивал головой, мотая длинными чёрными патлами. Вот, что за мода такая — подделываться под знатных омег?

До конца бала Лисбет был задумчив. Рассеянно реагировал на мои шутки. За торжественным обедом почти ничего не ел. Знаю я, что тебя тревожит, великодушный ты мой.

Уже по окончании бала, выходя из дворца, когда мы отошли достаточно далеко и Лисбет шёл со мной рядом держась за рукав — по общему согласию мы решили пройтись пешком, он спросил:

— Оме Ульрих, ему можно помочь?

— Зачем?

— Ну, вы же можете, ваша светлость. Помогите ему! Если я могу что-то для вас сделать…

Лисбет такой Лисбет. Он готов жертвовать собой ради какого-то…

— Оме Лисбет, — я остановился и целитель оказался прямо передо мной, задрав свою пепельную головку и смотря на меня снизу вверх, — насколько далеко вы готовы зайти? Вы готовы на всё?

Он молча кивнул, не отводя взгляда от моего лица.

— А вы готовы на это самое всё ради меня или ради этого дворянчика? — я-то знаю почему он это делает, но пусть он озвучит сам, в том числе и для себя самого.

Лисбет молча приник к моей груди, повернув лицо в сторòну моря, отлично видного с высоты Золотого крейса, в котором находился дворец Совета города.

Подтолкнём его ещё:

— Любите ли вы меня, оме Лисбет?

Ответом мне было молчание. Я знаю, что он меня любит. Но боится признаться в этом самому себе.

Я вздохнул.

От дворца мы отошли не так чтобы далеко и я в ночном полумраке, для моих глаз не служившем препятствием, заметил на одной из башен возле самого шпиля какое-то шевеление, затем что-то сорвалось вниз, скользнуло по куполу и рухнуло с огромной высоты в один из внутренних дворов дворца Совета.

Не надо уже ни о ком беспокоиться.

— Знаете, оме Лисбет, вы были свидетелем всех тех гадостей, про которые нам рассказывал тот, с кем у меня завтра будет дуэль. Так вот… я хочу вам сказать, что он не переживёт завтрашнего дня.

— Оме, умоляю… — вцепился в меня целитель, уткнувшись лбом в мою грудь, — не надо…

— Оме Лисбет, хотите я расскажу вам историю… Историю и про вас… и про меня…

Мы сделали несколько шагов и я начал свой рассказ, по уже сложившейся привычке вспоминая и книгу и фильм и перемешивая и то и другое и вообще всё, что слышал о самом знаменитом романе, естественно, с поправками на наличие омег.

— В некоем селе Ламанчском, названия которого у меня нет охоты припоминать, жил один идальго (так называют однощитовых рыцарей в Оспане и дальше на восток), чьё имущество заключалось в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче да борзой собаке. Фамилия его была не то Кехана, не то Кесада, точно неизвестно, да и неважно. Лет ему было за шестьдесят, телом он был сухопар, лицом худощав и дни напролёт читал рыцарские романы, отчего ум его пришёл в полное расстройство, и ему вздумалось сделаться странствующим рыцарем.

Что же есть такое Ламанча? Это место — бессмысленное захолустье… сожжённое солнцем, где живет южный народ, ленивый, неряшливый, не желающий изменить свое положение, удовлетворённый тем, что, быть может, не умрет завтра…

Здесь безделье не от зажиточности, а от лени, жары и безнадежности…

Это добрые мирные люди, но они не видят дальше своего носа, а нос такой короткий! Если несколько столетий пожить по такой системе, люди опустятся на четыре ноги, потому что так удобнее ходить…

И вот в этой обывательской луже один прозрел, увидел истину. Его друзья и родные не понимают его. Из обыкновенного доброго идальго Алонсо Кехано он вдруг превращается в рыцаря Дон Кихота Ламанчского, становится не как все.

Сходит с ума. По мнению местных