Искупление - Элизабет фон Арним

хотел быть обманутым, и, если бы у него остались сомнения, если бы Милли не смогла оказать ему последнюю услугу, солгав, он был бы глубоко несчастен, а от этого никому не стало бы легче. Вдобавок он был влюблен – что толку шарахаться от этого слова, – а влюбленный человек не слишком внимательно присматривается к другим – Милли хорошо это знала.

– Но почему ты так бледна, Милли? – забеспокоился Артур и снова сжал ее руки. Возможно, он все же не был так слеп и так доволен, как ей казалось. – Я никогда не видел тебя такой бледной, дорогая.

– О, это из-за Эрнеста и… всего остального, – поспешила заверить его Милли.

– Господи, да, конечно! – воскликнул Артур, вспомнив об Эрнесте. На какое-то время он совершенно о нем забыл, бедняге. В этот миг он искренне сочувствовал всем, кого угораздило умереть. Поистине большое несчастье покинуть мир, полный самых невероятных, великолепных чудес. – Должно быть, это ужасно, дорогая, – Артур понизил голос, стараясь придать ему надлежащую участливость. – Тяжело тебе, наверное, пришлось, бедняжка. Ты должна все мне рассказать.

Приличия требовали, чтобы Милли поведала ему свою печальную историю, прежде чем он выложит ей свою, счастливую. Хотя, сказать по правде, не такую уж и печальную, разве что для самого Эрнеста; едва ли Милли глубоко опечалит смерть мужа, когда она оправится от первого потрясения. Ведь Эрнест не был хорошим мужем, жить с ним было тяжело, хотя что он мог поделать, бедняга, размышлял Артур, готовый в своем счастливом великодушии снисходительно смотреть на весь мир. А теперь Милли свободна, вдобавок получит деньги и сможет распоряжаться ими, как ей вздумается. Завидное положение. Она скоро поймет, как ей повезло. А пока он, конечно же, должен ее утешить…

– Расскажи мне, дорогая, – попросил Артур, тщательно стараясь не выказывать радости, и Милли, на чье понимание и рассудительность он всегда мог рассчитывать, не обманула его надежд; да, это была прежняя Милли, какой он ее знал. Угадав, как трудно ему будет в эту минуту настроиться на сочувственный лад, она уклонилась от его расспросов, решительно заявив, что с нее довольно грусти, и предложила поговорить о чем-нибудь веселом.

– Я заварю чай, если ты не против, – сказала Милли. Ей вдруг пришло в голову, что можно хоть на несколько минут расслабиться, передохнуть, повернуться в углу спиной к Артуру и перестать улыбаться. – А ты рассказывай. Я не обедала сегодня и очень голодна…

– Не обедала, Милли? – вскричал Артур, потрясенный, казалось, не меньше, чем в тот миг, когда увидел ее в траурном платье. Нет, пожалуй, это преувеличение, признала Милли, но он в самом деле был поражен. – Как вышло, что ты не пообедала?

– Думаю, просто забыла, – Милли шагнула в угол, где стоял чайник, но Артур, хромая, махнул рукой в сторону дивана и направился туда сам.

– Садись. Я заварю. Сейчас все будет готово. Я мигом. Неудивительно, что ты похожа на привидение. Нехорошо, нельзя так, дорогая. – Артур деловито наполнил чайник, протер носовым платком чашки и вытряхнул из старой жестяной коробки на тарелку бисквитное печенье; для человека, годами пребывавшего в сонном оцепенении и апатии, он взялся за дело на удивление энергично. – Нехорошо с твоей стороны: сейчас тебе нужны все силы. Куда подевались спички? Господи, куда же они могли подеваться?

В точности таким Артур был десять лет назад, подумалось Милли: живой и энергичный, он так же плюхался на диван, восторженный и счастливый, заваривал для нее чай. Казалось, как и тогда (ведь десять лет назад Артур был уже мужчиной средних лет), к нему вернулась юность, пора мальчишества. И, наблюдая за ним, Милли сказала себе: «Только любовь творит такое с мужчинами. Это была любовь ко мне, а теперь…»

Она закрыла глаза, откинула голову на подушки, и улыбка сползла с ее лица, губы безвольно разжались. Сердце заполняла чернота, ужасные, мучительные вопросы копошились в голове. Что дальше? Куда идти? Как быть? Смертельная усталость разливалась по телу, давила свинцовой тяжестью.

– Милли, – суетился занятый поисками Артур, – ведь где-то здесь были спички, правда? Мы ведь пили чай?

– Думаю, они на полке, – отозвалась Милли, не двинувшись с места, руки ее безвольно лежали вдоль тела, глаза были закрыты. – Может, я лучше сама заварю?

– Вот еще! – Артур зажег спиртовку и отмерил, сколько надо, заварки, готовый на все ради Милли, на все, кроме любви, подумалось ей. Любить ее? Как мог он ее любить, если не любил? – Ты ведь знаешь, – оживленно продолжал Артур, гремя посудой, – я всегда готовил нам чай. – Это настолько расходилось с правдой, что Милли улыбнулась почти естественно и заметила:

– Не всегда.

– Ну, очень часто, – решительно заключил Артур.

Чай был заварен, и они устроились на разных концах дивана, каждый в своем углу: Милли опиралась на подушки, Артур неловко примостился на краешке, ибо диваны не слишком удобны для сидения, если на них не разваливаться. Между ними, словно меч Зигфрида, стояла тарелка с печеньем.

Вот теперь настало время все ей рассказать, подумал Артур, но ему почему-то не хотелось начинать, пока не заговорит сама Милли. Она пила чай, а Артур ждал, сдерживая нетерпение.

– Доедай, – указал он на печенье.

– Не могу. – Милли покачала головой. Даже от чая ее начало мутить, а что до печенья…

– Да, выглядит довольно мерзко. – Артур присмотрелся к печенью. – Кажется, оно заплесневело?

– Наверное, лежало здесь годами, – кивнула Милли и прибавила с улыбкой: – Как и мы.

– Да, и правда прошло немало времени. – Артур обхватил тощими руками костлявые колени, явно сгорая от желания начать свою историю. – Но ведь нам было хорошо, дорогая, да? Ты не жалеешь?

– Нет, конечно: все было прекрасно, – добродушно отозвалась Милли.

– И в конце концов, – подхватил Артур, – жизнь должна продолжаться. Пока не закончится старое, не начнется новое.

– Надеюсь, дорогой, – Милли улыбнулась ему поверх тарелки с печеньем, – ты не про меня сказал «старое»?

– Ну что ты, дорогая! Это я о временах, – заверил ее Артур, но затем посмотрел, как она сидит, привалившись к подушкам, и занимает добрую часть дивана, который прогнулся под ней, так что тарелка с печеньем медленно соскальзывала к ее боку. Пожалуй, она и вправду уже немолода, подумалось ему, бедняжка Милли. Однако почему она должна быть молодой и с чего бы ему называть ее бедняжкой? Милли вовсе не хотела снова быть молодой, Артур в этом не сомневался. Зачем этой милой, славной женщине, верному другу, к которому всегда можно обратиться за помощью, меняться? Ее вполне все устраивало? А что до бедняжки, то теперь, когда Эрнеста не стало, Милли ожидала жизнь,