Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

ангельским терпением давала мне первые уроки и, главное, слушала мою игру, от которой выли собаки. Сама я уже не выла, а представляла себя чудом, которому весь мир рукоплещет.

Я училась терпеливо в течение полугода, до самого того дня, когда явилась в консерваторию. Нашли, что у меня нет природных способностей к музыке.

Я заплакала от злости и хотела проиграть ногой гамму на спине профессора. Но почти в то же время едва не кинулась ему на шею, потому что он посоветовал моей матери представить меня в класс танцев. Он находил меня высокой, стройной, гибкой. Смотря на мою ногу, он очертил в двух словах мое призвание: «Посмотрите, в ее ноге больше ума, чем в руке».

Сама судьба говорила его устами.

Проходил мимо Обер [38].

– Она далеко пойдет… если легка.

Я была очень легка и пошла далеко, очень, очень далеко!

Я вступила в «танцы» одновременно с Евгенией ***, Аделью ***, Леонтиной *** и другими звездами оперного неба, которые взошли на первую ступень знаменитости.

Глава 4. Букет шиповника

Я прожила на свете пятнадцать лет и стала недурна, напоминая скорее деву Жана Гужона, чем деву Рубенса. Нет ни полувыпуклостей, ни полурельефов. Талия ловкая, ступня маленькая и красивая, нога стройная и более или менее округлая. По утрам, когда я ходила пешком в консерваторию, за мной шли толпой по улице.

Ум опередил быстрое развитие тела; я много работала, согласно требованиям профессора, но также много изучала по книгам жизнь. После классов я читала, читала и читала до глубокой ночи. Вскоре я поглотила текущую литературу и запас библиотек для чтения. Преимущественным моим чтением были сочинения Бальзака, Жорж Санд, Альфреда Мюссе. Я повторяла сольфеджио и уроки музыки с очень нежной и прекрасной девицей, дочерью нашего привратника. Она читала Ламартина и постоянно рисовалась. Моя мать держала себя важно и почти холодно; эта сдержанность оскорбляла мое сердце, которое уже требовало привязанности. Не один раз я плакала, читая некоторые из любимейших книг, но слезы вызывались не бедствиями героями, а мыслью о моем одиночестве среди шумной толпы.

Благодаря чтению мой ум усвоил романтическое направление; однако я еще не чувствовала припадков любовного недуга, как говорится в мадригалах минувшего времени. Будучи только простодушной девочкой, я жаждала лишь дружбы. Моя подруга, дочь привратника, любила только Ламартина. Наконец я нашла двух прелестных и опасных подруг.

Анжель и Лаура были несколько старше меня: семнадцати и восемнадцати лет. Обе красивые, умные, как пажи, более отважные, чем гвардейцы. Они были дочерями полковника, умершего в Крыму; дух непокорности был в них до того силен, что их попросили удалиться из Сент-Дени. По совету старинного друга, старой архивной крысы, мать определила их в консерваторию: Анжель – в отдел танцев, Лауру – в драматический класс, хотя белокурая Лаура меньше всех была способна к драме. Они жили на Ормской набережной; мы ходили по одной дороге. Находясь в одном классе, мы завязали дружбу, разорвали ее, потом снова сдружились, хотя я не отличалась миролюбивым характером.

Вскоре я сильно привязалась к Лауре. Что за прекрасная спутница, когда мы все трое, закутавшись в пледы, решились вступить на бульвар! Сколько веселых минут она доставила нам, несмотря на ветер и дождь, преследовавшие нас всю дорогу! Ее солдатская веселость была неистощима. Лаура ругалась не хуже любого гренадера. Ее отец, выслужившийся солдат, не мог бы не признать ее своей дочерью. Если наши матери, пуская нас одних по улицам Парижа, рассчитывали, что Лаура сумеет защитить нас от опасных сетей, расставляемых бульварными завсегдатаями, то, конечно, были правы; но они забыли о врожденном женском любопытстве.

Сколько этих бульварных героев отступало в страхе и с длинными носами перед воинственным приветом Лауры! Какие сарказмы сыпались на них! И как неистово смеялись мы, закрывшись платками!

Анжель в меньшей степени обладала находчивостью и насмешливостью, но имела больше мечтательной сентиментальности. Это был воплощенный бес с примесью романтической героини.

Однажды, когда мы вышли из консерватории, нас захватила гроза.

Зонтиков не оказалось. Посоветовавшись, мы с ужасом узнали, что все наше богатство состояло из десяти су, следовательно, нельзя даже ехать в омнибусе.

– Проклятие! – воскликнула Лаура. – Не укрыться ли нам в пассаже Панорам? Быть может, мы там встретим Марио или Рафаэля.

– Да, – поддержала ее сестра, – если даже и не встретим их, то, по крайней мере, спрячемся от грозы.

И мы побежали к пассажу. Дорогой я спросила Лауру, кто это – Марио и Рафаэль.

– Ты шутишь! – отвечала она. – Сама знаешь, что они влюблены в нас. Первого зовут Марио, и я прозвала его Рио; второй учится живописи, и потому Анжель зовет его Рафаэлем. Это их военные имена, так как они ведут с нами войну.

– Так у вас есть поклонники?

– Да, да, притворяйся, что не знаешь этого; ты должна их хорошо знать, потому что часто видела, как они следуют за нами по пятам.

Я вытаращила глаза от изумления, потому что видела всегда только пентюхов, которых Лаура так уморительно сгоняла с дороги.

Когда мы пришли в пассаж, Анжель взяла меня за руку.

– По́лно тебе, – сказала она, – не притворяйся больше простушкой; это не идет к твоим лентам. Рио и Рафаэль два красивых господина, которые иногда заходят в Мадридскую кофейню почитать журнал. По вечерам они отдыхают от занятий, куря сигары под нашими окнами; в былое время пели серенады, теперь курят. Понимаешь?

– Понимаю только то, что ничего не понимаю, – отвечала я с каким-то любопытством, как будто входила в подземелье, полное таинственности.

Лаура осмотрела меня с головы до ног, залилась смехом и, обращаясь к сестре, вскричала:

– Положительно, это невинная голубица!

Не знаю почему, мне хотелось плакать: я вспомнила о своей матери.

По знаку Лауры явились влюбленные, точно выросли из-под земли.

– Куда пойдем? – спросил один из них, небольшого роста брюнет с тонкими усами, точно сейчас вышедший из рук парикмахера.

– Дорогой Рио, – отвечала Лаура, – нас занесло страшным порывом ветра…

Мы вернулись на бульвар, и Рио повел Лауру к Английской кофейной.

– Ну а Каролина? – спросила Анжель, указывая на меня взглядом.

– Так как она ваша подруга, – отвечал Рафаэль, – то и не должна расставаться с вами…

– Тем менее, – прибавил Рио, – что я вижу Гастона, который будет рад подобной встрече.

В мгновение ока мы устроились в маленькой комнатке Английской кофейной.

Гастон сел рядом со мной, жал мне руки, целовал их и на все тоны повторял:

– О, какое счастье!

Все это совершилось так быстро, что я не