Коник-остров. Тысяча дней после развода - Татьяна Рябинина

— Я все за Лису беспокоюсь, — вздохнула она.

— Вот за кого точно можно не беспокоиться, так это за Лису. Лес рядом, еду себе найдет. Она знаешь как мышкует? Как настоящая лиса. Хотя наверняка скучает.

— И думает, что ее бросили. Хоть бы нас поскорее нашли, что ли.

— Саш… — я дотронулся до ее локтя. — Расскажи, как ты жила все это время?

— Тебе это интересно? — усмехнулась она.

— Да.

Еще пару дней точно было не интересно. И в голову не пришло бы спрашивать. Ее — прежней — со мной уже не было. Но так давила пустота, в которой мы оказались, что хотелось ее заполнить.

— Ну как… Помнишь, меня в институт озероведения звали? Я тогда сказала, что подумаю, и слилась в закат. А они позвонили… хотя уже год прошел. У них там вакансия так и висела. Пришел человек устраиваться, им не понравился. Вспомнили обо мне, позвали снова. В универе отпускать не хотели, договор же. В общем, как-то мой нынешний начальник пробил переводом через Академию наук. Мне там нравится. И с диссером проще. Хотя сплетники такие же.

— Они, наверно, везде одинаковые. Скажи, Саш… у тебя есть кто-нибудь?

Она ответила не сразу. Посмотрела искоса и снова уставилась на огонь. Ее лицо, подсвеченное снизу, показалось каким-то… незнакомым, что ли?

— Нет, Ваня, никого нет. Знакомилась с кем-то, встречалась, но… не складывается. Наверно, прав был отец Рафаил, что сначала мы должны друг друга отпустить. Помнишь, ты спросил, зачем я приехала? Ну, в первый день? Я сказала про незакрытый гештальт, ты психанул еще.

— Потому что прозвучало довольно противно, — вспомнив, я поморщился.

— Я понимаю. Но… по сути — верно. Я когда узнала, кто начальник, сначала хотела отказаться. Хотя без практики защиту пришлось бы еще на год отложить, а так была бы возможность сразу доцента получить.

— Поэтому и не отказалась?

— Не только поэтому. Это было… не знаю, как фантомные боли. Иногда в магазине машинально в корзину кидала печенку. Или видела на ком-то свитер красивый и думала: «Ваньке бы пошел такой». Да много всего.

— У меня тоже было. Хотя гнал от себя все это. Все мысли гнал пинками. Вообще старался о тебе не думать. Уехал в Петрозаводск, потом сюда, на озеро. Пил одно время по-черному. Наверно, надо было переболеть, переломаться, а я просто бежал от этого. Поэтому так и злился, когда узнал, что ты приедешь. Хочешь честно? Мне тебя тогда страшно хотелось за борт выкинуть. По пути из Куги. А потом, когда ты с пристани в воду упала, испугался жутко, что ты утонешь. Как будто из-за тех моих мыслей.

— Нет, я думала обо всем, Вань. Много, часто. Только, наверно, как-то не так. На одном месте топталась. То себя винила, то тебя. Соломину, конечно. Никак не могла через все это перешагнуть. А когда узнала, что ты здесь, подумала: может, это шанс наконец поставить точку.

— Так в итоге и получилось, — я легко коснулся губами ее виска и встал. — Пошли за дровами, а то уже пожгли все.***

Саша спала, а я сидел и смотрел на огромную желтую луну над водой.

Полнолуние, суперлуние… Индейцы называли первое полнолуние августа осетровым, потому что считали это время лучшим для ловли осетра. Озеро словно светилось, и было в этом что-то остро мистическое. Показалось вдруг, что мертвая чудь вышла из могил, встала за деревьями и смотрит на нас.

Страшно не было. Скорее… странно. Я вспомнил поверье, что этот остров меняет людей. Изменило ли нас то, что мы оказались здесь? Вряд ли. Но зато стало финальной точкой десяти лет — и трех последних недель. Той точкой, которую надеялась поставить Саша, встретившись со мной.

А ведь разговаривать оказалось не больно и не страшно. И даже не так уж сложно. И если бы мы вот так поговорили раньше… пусть даже тем утром… Но нет, тогда это было нереально. А сейчас — слишком поздно. Хоть и пробегала соблазнительная мыслишка: а может, все-таки не поздно? Вдруг можно попробовать еще раз?

Как там было? Дай мне, господи, силы изменить то, что я могу изменить. Дай терпение принять то, что изменить нельзя. И дай разум отличить одно от другого. А у нас что? И терпения нет, и с разумом напряженка.

Фантомные боли… Отец Рафаил говорил, что у него до сих пор на дождь болит нога, которой нет уже сорок лет. Может, и у нас будет болеть долго. Всю жизнь.

Глаза начали слипаться. Я дотронулся до Сашиного плеча, и она подскочила, испуганно моргая.

— Саш, посмотришь? Я хоть часик посплю, ладно?

— Да, конечно.

— Разбудишь?

— Да.

Она встала, прошлась туда-сюда, а я лег на ее место — теплое, нагретое. И открыл глаза, когда солнце уже поднялось высоко. Костер горел, рядом стояла миска со свежей водой, Саша, как и вчера, сидела в беседке.

— Ну и чего не разбудила? — спросил я, подойдя ближе.

— Да все равно не спалось. Вань, а нас правда отсюда вытащат?

— Ну… рано или поздно, — я зашел в беседку, положил руки ей на плечи. — К тому времени фокус полностью сместится. Будем думать только о том, как выжить, а не о своих личных проблемах.

— Выжить — это вполне так личная проблема, — невесело рассмеялась она.

— И, заметь, наша общая проблема. Которую мы, наверно, впервые решаем вместе.

— Выходит, вот такого рожна нам было нужно? Чтобы это был вопрос жизни и смерти?

— Может быть, — я сел на скамейку рядом с ней. — Знаешь, когда ты лежала в больнице и врачи ничего не обещали, я просто с ума сходил. Вот сказали бы: надо до луны добежать пешком, чтобы ты выжила, подорвался бы и побежал. А когда отпустило…

— Сел на попу и ждал, что будет дальше, — Саша сдвинула брови, и лицо сразу стало жестким, холодным.

— Да, наверно, — не имело смысла спорить, потому что так и было. — Послушай, сейчас нет смысла перекладывать вину друг на друга. Все уже случилось. Мы с этим разобрались, и…

— Нет, Вань, я не перекладываю, — перебила она. — Мы виноваты оба. И жить дальше с этим тоже нам обоим. Только теперь по-настоящему врозь. Мне этих трех лет не хватило, чтобы осознать это. А теперь придется. Тихо! Слышишь?

Лодочный мотор? Или ветер шумит? Нет, точно мотор, только далеко. Подойдут ближе или мимо прокатят?