Коник-остров. Тысяча дней после развода - Татьяна Рябинина

уже было не очень хорошо, Вань. Мы ведь жили каждый сам по себе, хотя и под одной крышей. Если что-то было не так, просто гасили сексом. А оно копилось и копилось. Ваня, у нас реально был тогда шанс. Вместе мы бы со всем справились. Даже если бы больной ребенок родился — все равно справились бы. Но только вместе. Ты не представляешь, как мне было тогда…

Она замолчала. Я повернулся к ней и увидел, что она спрятала лицо в ладонях. Сел рядом, обнял, и она уткнулась мне в плечо.

— Мне тогда казалось, что моя жизнь кончилась. Что уже ничего хорошего в ней никогда не будет. Ты знаешь, это затягивает. Так, что уже и не выбраться. Тебе говорят, возьми себя в руки, как не стыдно так распускаться, а ты не можешь.

— Саш, депрессия — это болезнь. Ты же ходила к врачу, принимала лекарства. Разве я тебе говорил так — «возьми себя в руки»?

— А ты мне вообще ничего не говорил, — горько усмехнулась она. — Только смотрел мимо меня. А мне так херово было. И выглядела — краше в гроб кладут. Что я должна была думать? Что надоела тебе, что вот такая уродина — уже не нужна.

— Господи, Саша! — я аж застонал. — Никогда я так не думал, никогда. Ты всегда была для меня самая красивая. Почему молчал? Да я вообще потому что по жизни такой хуй с горы. Если можно не говорить — лучше промолчу. А когда до зарезу надо, тем более запор словесный нападает, хоть палкой выковыривай. Да я тогда просто подыхал от беспомощности, потому что не знал, чем тебе помочь. А ты молчала.

— А ты разве спрашивал? — она всхлипнула.

— Да спрашивал, только ты не слышала. Отвечала на автопилоте: «Все нормально». А потом просто устал. Спрашивать. Ждал, когда отмерзнешь. Сашка, если бы мы тогда смогли вот так поговорить, как сейчас…

— Тогда мы не смогли бы, Ваня, — резко перебила Саша. — Пойми, сейчас нет смысла выяснять, кто был прав, кто виноват. Мы оба были не правы и оба виноваты. И сейчас говорим об этом только для того, чтобы не осталось каких-то непоняток. Хотя все это…

— Как серпом по яйцам. Да. А потом ты стала меня ревновать на пустом месте. И я никак не мог понять почему. Разве я тебе давал какие-то поводы? Сначала просто было неприятно, потом стало рили бесить.

— Почему? Вань, я чуть не сдохла и потеряла ребенка. Во мне все тогда умерло, и женщина в первую очередь. Зомби. Робот. И ты — где-то в параллельной вселенной. Мне казалось, что рано или поздно ты найдешь себе другую. Красивую, здоровую. Живую. И потом болячки еще те, венерические, помнишь? Червячок-то остался и вырос потом в большую-большую гадину. И знаешь, сначала это было даже не всерьез. Просто хотелось тебя хоть как-то зацепить. Хоть чем-то. Чтобы заметил, что я рядом. А потом… и правда начала сомневаться. Наверно, еще немного — и докатилась бы до слежки, подслушивания, до рытья в твоем телефоне. Если б ты знал, как мне было противно, как я себя презирала за это. Но ничего не могла с собой поделать.

А ведь я думал об этом. Но только сейчас, за эти три недели, когда столько всего перебрал в памяти. А тогда — нет. Тогда злился, пер напролом, натыкался на запертые ворота, отскакивал и сам замыкался все больше и больше. Ничего не хотел понимать. Просто нализывал свои обиды, как пес отдавленную лапу.

— Саш, но ведь у нас было же потом все хорошо, — это прозвучало как-то жалко, растерянно, будто пытался оправдаться. — Полгода. Или даже больше. Пока не…

— Пока не появилась Соломина? Нет, Ваня, — Саша покачала головой. — Не было хорошо. Знаешь, что такое нейрохимическая осцилляция? Это улучшение состояния безнадежного больного перед смертью. Кажется, что пошел на поправку, а это просто последний всплеск. Ты ведь понимаешь, что если уж мы начали, нам придется все друг другу рассказать? Абсолютно все…

Разумеется, я это понимал. Был ли к этому готов? А разве можно быть готовым к смерти? Церковные всю жизнь готовятся, а все равно умирают в страхе — как Ермона. Страшно, да… но придется. Да и главное я уже знал. Ну да, дьявол, сука, в деталях, но детали уж точно не перевесят дьявола. Так что говори, Саша, я переживу. Да и тебя ждет одно неприятное открытие. Угостим друг друга касторкой… на прощание.

— Когда Соломина на факультет пришла… ну в тот день, когда у нас была дома… мы с ней в коридоре встретили Магнича.

От одного его упоминания словно шкрябнуло наждачкой по уже ободранной коже. Хотя я понимал, что это только начало. Что к концу рассказа шкуры у меня не останется. Значит, придется отращивать новую.

Саша снова сидела, обхватив колени, прижавшись к ним подбородком. Как улитка в раковине… И снова эти лиловые грозовые глаза — два водоворота, в которые лучше не заглядывать.

— Я его тогда вообще не знала, он только пришел. Я споткнулась, он меня поддержал и пошел себе дальше.

— И это была любовь с первого взгляда, — ракета вылетела прежде, чем я успел ее тормознуть.

— Ты будешь рассказывать вместо меня? — одним уголком рта усмехнулась Саша.

— Извини…

— Любовь с первого взгляда была у Соломиной. Ну или не любовь, хрен ее знает, но запала она на него конкретно.

— Вот как? — удивился я. — Выходит, ты обскакала ее на лошадке уже второй раз? Это немного меняет ракурс.

— Да, как-то так. Но, знаешь, и меня тоже пробило. Только по-другому.

— Значит, пробило, — я сам нажимал на наждачку, сильнее, еще сильнее. — А ведь я чувствовал: что-то не так. Когда ты на Валентина с ним вышла, а потом в машине ко мне в штаны полезла. И потом, дома. И еще потом, и еще. Ты так резко изменилась. Похорошела. Глаза заблестели. Трахалась со мной, а представляла его, да? А я убеждал свое самцовое самолюбие, что нет, не может такого быть. Просто у нас все на лад пошло, что ты отмерзла наконец. Вот только не надо так щуриться, — я взял ее за запястья и резко развернул к себе. — Ты сама сказала: нам придется друг другу все рассказать. Надеюсь, не думала, что будем сидеть рядышком… бабушка с дедушкой… и тихо-мирно, в интеллигентных, блядь, выражениях рассказывать, как друг другу изменяли? Нет, Саша, катарсис — он, сцуко, такой… неприятный.

Она смотрела куда-то мне на колени, ноздри