Истинная за Завесой - Натали Карамель

Щелк.

Тихий, металлический звук. Негромкий, но ледяной иглой вонзившийся в тишину. Звук поворачивающегося ключа в тяжелом замке за дверью подвала.

Все замерли. Смех умер на губах Луизы, превратившись в испуганный вздох. Элис мгновенно напряглась, ее тело стало как пружина, готовое сорваться, несмотря на оковы. Далин резко поднял голову, его глаза, еще секунду назад отрешенно-задумчивые, вспыхнули первобытной настороженностью. В них снова загорелся желтый огонь дракона, но теперь он горел холодно, как пламя в ледяной печи. Катя почувствовала, как ее собственное сердце забилось где-то в горле, гулко и тяжело.

Дверь заскрипела. Медленно, неохотно, будто нехотя впуская в свое царство того, кто стоял за ней. Сначала в щель просочился не свет, а... холод. Пронизывающая стужа, от которой по коже побежали мурашки. Потом – шар. Магический шар, размером с человеческую голову. Он не светил, а скорее высасывал свет, излучая мертвенное, леденящее сияние. Он всплыл в проеме и завис там, заполняя подвал своим призрачным, безжалостным свечением. Оно выхватывало из мрака каждый камень стены, каждую щель в полу, каждый застывший от ужаса или ярости взгляд пленников. Оно не давало тени – только подчеркивало безнадежность их положения.

И только потом, из-за портала этого ледяного света, шагнула она.

Графиня Элеонора Вейлстоун.

Мать Катарины. Женщина, чье лицо всегда безупречное, холодное, с отстраненным выражением превосходства. Но сейчас... Сейчас это было лицо, с которого слетела маска светской дамы. Оно было тем же – высокие скулы, прямой нос, тонкие губы. Но выражение... Оно было пронизано такой ледяной ненавистью, таким злорадным торжеством и такой немыслимой силой, что Катя невольно отпрянула, ударившись спиной о камень.

Элеонора прошла несколько шагов, ее длинное, темное платье (не бархатное, а какое-то матовое, поглощающее свет) не шелестело по камням. Она остановилась в центре подвала, прямо под парящим ледяным шаром, и медленно обвела взглядом своих пленников. Ее глаза, холодные как сталь, скользнули по Элис – профессионально-оценивающе, с легким презрением. Задержались на Луизе – там Катя увидела чистую, почти физиологическую ненависть, от которой девушка съежилась, пытаясь стать еще меньше. Перешли на Далина – и в них вспыхнуло что-то сложное: вызов, злорадство и... осторожность. И наконец, они упали на Катю.

Именно тогда графиня улыбнулась. Не светской улыбкой, а оскалом хищницы, наконец загнавшей свою добычу в угол. Губы растянулись, обнажая ровные, слишком белые зубы. В этом оскале не было ничего человеческого.

«Ну, здравствуй, Катарина,» – прозвучал ее голос. Он был знаком – низкий, мелодичный, но теперь в нем вибрировала сталь и яд. Он резал воздух, как нож, отменяя все недавние попытки Кати создать хоть каплю тепла. «Как приятно видеть тебя... на месте.»

Она сделала маленькую паузу, наслаждаясь их безмолвным ужасом. Затем ее взгляд вновь скользнул по остальным.

«Со слугами разобраться проще простого,» – она махнула изящной рукой в сторону Луизы и Элис, как будто отмахиваясь от назойливых мух. – «Мусор. Его убирают первым.» Луиза вскрикнула, прижав кулаки ко рту. Элис лишь стиснула зубы, ее глаза стали узкими щелочками, сканирующими графиню с профессиональной холодностью.

«Дракона,» – Элеонора повернулась к Далину, и ее голос стал слаще, ядовитее, – «придется постараться. Но это лишь вопрос времени. Моя... методика... очень эффективна. Особенно с теми, кто считает себя непобедимым.» Ее взгляд скользнул по мерцающим оковам на его запястьях. Далин издал низкий, предупреждающий рык, но это был звук загнанного зверя, чувствующего капкан. Энергетические жгуты вспыхнули ярче, шипя, словно в ответ.

И снова она обратилась к Кате. «А тебя, моя дорогая «дочь», я оставлю напоследок. Чтобы ты могла насладиться зрелищем. Чтобы понять всю глубину своего ничтожества. Чтобы... заплатить.» Последнее слово было выдохнуто с такой концентрированной ненавистью, что Катя физически почувствовала ее волну.

Графиня снова окинула их всех тем же ледяным, всевидящим взглядом. «Какие будут последние пожелания?» – спросила она, и в ее тоне звучало не предложение, а насмешка.

Тишина. Гулкая, давящая. Прервал ее тихий, прерывистый всхлип Луизы.

«П-пожалуйста... Г-графиня... Отпустите... Отпустите нас...» – выдохнула она, едва слышно.

Элеонора медленно, как будто с трудом поворачивая голову на оси, посмотрела на служанку. И рассмеялась. Это был не смех, а ледяной перезвон разбитого стекла. Звук, от которого кровь стыла в жилах.

«Отпустить? Отпустить?» – она повторила, и каждое слово было уколом. «Ох, Луиза... Глупая, жалкая Луиза. Ты действительно думаешь, что после всего, что ты видела, после всей твоей глупой, щенячьей преданности этой... ошибке," – она кивнула в сторону Кати, – «я просто... отпущу тебя? Ты – мусор. И мусор утилизируют. Без просьб. Без сожалений.» Ее голос стал шипящим, как змеиный. «Такая просьба лишь подтверждает твою ничтожность. И я ее точно не стану выполнять.»

Луиза забилась в тихом, безнадежном рыдании. Катя почувствовала, как внутри нее что-то рвется. Гнев. Беспомощность. Жгучее желание защитить. Она вдохнула полной грудью, несмотря на сдавливающий страх.

«Зачем?» – вырвалось у нее. Голос звучал хрипло, но твердо. Гораздо тверже, чем она чувствовала себя внутри. «Зачем все это тебе, мать?» – Она сознательно использовала это слово, бросая его как вызов. «Что мы тебе сделали? Что я тебе сделала?»

Элеонора замерла. Ее взгляд, полный яда, устремился на Катю. Но вместо мгновенной ярости, Катя увидела... ожидание. Удовлетворение. Как будто графиня ждала именно этого вопроса. Ждала долго. Очень долго.

«Ах, Катарина,» – прошептала она, и в ее голосе вдруг появились нотки почти... театральные. «Перед тем, как отправиться в вечный мрак, ты обязана знать. Обязана понять, почему ты здесь. Почему ты – позор. Почему твоя жизнь – ошибка, которую я наконец исправляю.»

Одним плавным движением руки Элеонора описала в воздухе полукруг. Из ничего, из самой тьмы, возникло кресло. Не роскошное кресло из гостиной, а нечто монументальное, готическое, выкованное из черного, матового металла, обтянутое кожей цвета запекшейся крови. Оно материализовалось с тихим шипением темной энергии. Графиня грациозно опустилась в него, устроившись, как королева, готовящаяся вершить суд. Она сложила руки на коленях, ее осанка была безупречной. Ледяной шар немного пригасил свет, отбрасывая глубокие, зловещие тени на ее лицо.

«Что ж,» – начала она, и ее голос обрел размеренность сказительницы, вещающей страшную сказку. – «Ты спрашиваешь, что ты сделала? Ты существуешь. Ты родилась. И в этом – вся твоя вина.»

Ее глаза, холодные звезды, впились в Катю.

«Ты – плод слабости. Плод недостойного союза. Я... я