Летний сад - Полина Саймонс

девять вечера. Я хочу, чтобы ты курил и пил вино. Я хочу, чтобы ты читал все те книги и журналы, которые еще не прочитал, и слушал радио, и играл в бейсбол, баскетбол, футбол… Я хочу, чтобы ты учил Энтони ловить рыбу и рассказывал ему военные истории.

– Вряд ли я стану скоро их рассказывать.

– Я хочу готовить для тебя. Играть с тобой в домино.

– Уж точно не в домино.

– Я бы даже позволила тебе понять, почему я всегда выигрываю. – Представление, достойное Сары Бернар.

Качая головой, Александр медленно произнес:

– Может, лучше в покер.

– Прекрасно. Значит, в покер.

Грустная, как в русском Лазареве, улыбка скользнула по их лицам.

– Я буду заботиться о тебе, – шептала Татьяна; ее вторая рука дрожала под столом.

– Бога ради, Таня… Я мужчина! Я не могу не работать!

– Ты никогда и не прекращал. Давай же, хватит хлопотать из-за меня. – Ирония этих слов вызвала в ней дрожь, но она понадеялась, что он этого не заметит. – Позволь мне позаботиться о тебе, ты же знаешь, мне этого очень хочется. Позволь делать все для тебя. Как я ухаживала за тобой в интенсивной терапии в Морозове. Пожалуйста… – На глазах Татьяны выступили слезы. Она быстро продолжила: – Когда деньги кончатся, ты сможешь снова найти работу. Но пока… давай уедем. Я знаю одно местечко… – Ее улыбка была жалобной. – «Из тяжких, как камень, скорбей я воздвигну Вефиль…»[3] – прошептала она.

Александр молча изучал ее, снова в недоумении, снова тревожась.

– Я действительно не понимаю, – сказал он наконец. – Я думал, тебе здесь нравится.

– Ты мне нравишься больше.

Глава 5. Бетель-Айленд, 1948 год

Атака на ветряные мельницы

Они распрощались с горьковато-сладким, головокружительным, тяжелым ароматом зреющего винограда, сели в свой «номад» и уехали. Татьяна указывала им дорогу на юго-восток от Вьянцы, чтобы они затерялись на тысячах квадратных миль дельты Калифорнии, среди островов, таких невысоких, что некоторые из них должны были затапливаться в дождливое время. В сотне миль от винной долины, возле устья рек Сакраменто и Сан-Хоакин, они нашли крошечный островок Бетель и там остановились.

Бетель-Айленд. Окруженный речными протоками, дамбами и древними топями. Нигде ничего не двигалось, кроме цапель. Каналы казались стеклянными. Холодный ноябрьский воздух был застывшим, как перед штормом.

Это место даже не похоже было на часть все той же страны, но при этом безусловно было Америкой. На Датч-Слау они арендовали деревянную хижину с длинным причалом в форме буквы «Г» – он выдавался в канал. Домик был именно тем, в чем они нуждались. Комната для них двоих, ванная. По другую сторону канала не было ничего, кроме плоских полей и горизонта.

– Похоже на Голландию, – сказал Александр, когда они распаковывали вещи.

– А тебе не хотелось бы когда-нибудь поехать в Голландию? – спросила Татьяна, хлопотливо устраиваясь.

– Я никогда и ни при каких обстоятельствах не уеду из Америки. А как ты нашла это место?

– Посмотрела на карту.

– А, так ты теперь еще и картограф? – усмехнулся Александр. – Не хочешь ли выпить стаканчик вина, мой маленький геолог, капиталист и картограф?

Он принес им обоим шипучего вина.

На следующий день ровно в восемь утра под окном их спальни прогудел в рожок проплывавший мимо на лодке почтальон. Представившись как мистер Шпекель, он спросил, будут ли они получать какую-то почту. Они сказали, что нет. Но возможно, тетя Эстер захотела бы послать Энтони подарок к Рождеству? Татьяна ответила: нет. Они могут позвонить Эстер в Рождество; этого будет вполне достаточно.

Но хотя почты не предвиделось, Шпекель все равно прибывал каждое утро в восемь, гудел в рожок под окнами, просто чтобы дать им знать, что почты для них нет, и поздороваться с Александром, который по своей военной привычке уже вставал к этому времени, умывался и причесывался, одевался и выходил на причал с удочкой. В каналах водились доисторические осетры, и Александр пытался поймать одного.

Шпекелю было шестьдесят шесть, и он жил здесь уже двадцать лет. Он знал всех. Знал, кто чем занимается на острове. Кто-то был бывшим заключенным, как он сам, кто-то отдыхающим, кто-то беглецом.

– А откуда вы знаете, кто есть кто? – спросил как-то раз Александр, когда Шпекель закончил свой водный маршрут и Александр пригласил его выпить.

– О, это сразу видно.

– И кто же мы? – спросил Александр, наливая почтальону стакан водки, о которой Шпекель сказал, что никогда такого не пробовал.

Они чокнулись и выпили. Александр проглотил свою разом. Шпекель осторожно прихлебывал, словно чай.

– Вы беглецы, – ответил он, наконец допив свою порцию и задохнувшись. – Ей-богу, приятель, такого я больше пить не стану. Оно просто обжигает тебя огнем. Идем лучше с нами в «Боатхаус» в пятницу вечером. Мы там пьем хорошее старое пиво.

Александр вежливо отказался.

– Но насчет нас вы ошибаетесь. Почему вы решили, что мы беглецы? Мы не беглецы.

Шпекель пожал плечами:

– Ну, мне приходилось ошибаться и раньше. Вы надолго здесь?

– Понятия не имею. Думаю, ненадолго.

– А где ваша жена?

– Занята охотой и собирательством.

Татьяна одна отправилась в магазин за продуктами. Она всегда ходила одна, отвергая предложение Александра помочь.

– Я сегодня так и не поймал ни одного осетра.

В воде было много другой рыбы. Полосатые окуни, зубатки и обычные окуни. Простой окунь, перш, был русской рыбой, удивленно думал Александр, видя, как здесь, далеко от реки Камы, он бьется у него на крючке. Татьяна не упоминала о существовании русской рыбы в американских водах, когда чистила и готовила ее. А Александр не упоминал о том, что она об этом не упоминает.

Но он упомянул о том, что сказал ему Шпекель:

– Представь себе, он нас называет беглецами. Мы ведь самые неприкаянные из всех людей, каких только я знаю. Мы бродим везде, находим какое-то место и останавливаемся…

– Он просто глуп, – решила Татьяна.

– Ты принесла мне какую-нибудь газету?

Татьяна ответила, что забыла.

– Но я знаю, что только что убили чешского министра иностранных дел Яна Масарика, он как бы «упал» из окна своего кабинета при коммунистическом перевороте в Праге. – Она вздохнула.

– Теперь моя грустная жена еще и комментатор службы новостей и чехофилка. С чего вдруг интерес к Масарику?

Татьяна уныло ответила:

– Давно, в тридцать восьмом, Ян Масарик был единственным, кто стоял за свою страну, когда Чехословакию чуть не поднесли Гитлеру на тарелочке. Советы его ненавидели, а Гитлером все восхищались. Потом Гитлер захватил его страну. А теперь Советы отняли у него жизнь. – Она посмотрела в сторону. – И мир сходит с