Когда она расцветает - Габриэль Сэндс

— Я не должен был причинять тебе боль так, как сделал. — Его губы слегка касаются моих запястий. — Каждый раз, когда я вижу эти отметины на тебе, мне хочется броситься со скалы.

В задней части горла появляется боль. Он собирается причинить мне гораздо большую боль, чем это.

Он оставляет мои запястья в покое и проводит грубым большим пальцем по моим губам. Затем он вздыхает. — Что бы ты сделала, если бы я тебя отпустил?

Мне нужно время, чтобы переварить его слова. Когда я это делаю, странное чувство наполняет мою грудь. Это напоминает мне, как я открыла клетку с птицей, которую держала в детстве, и смотрела, как она улетает.

Я моргаю. Он ждет моего ответа, его взгляд прикован к моему лицу.

— Я бы пошла куда-нибудь далеко, — говорю я. — Где нет риска нарваться на мафию.

Уголки его губ приподнимаются в горькой улыбке. — Этого места не существует. Досягаемость преступного мира простирается до каждого уголка мира.

Я отказываюсь в это верить. — Должно же быть какое — то место.

— А если нет? Что ты будешь делать, если твой отец найдет тебя?

У меня пересыхает во рту. — Я не могу вернуться.

— Так ты продолжаешь говорить, а мне все равно не скажешь, почему, — говорит он задумчивым тоном.

Может показаться катарсисом рассказать кому-то о том, что произошло в подвале дома, в котором я никогда не чувствовала себя как дома. Кем бы я стала, если бы призналась в своем самом большом секрете и своем самом большом позоре? Поможет ли это мне спать по ночам? Позволит ли это мне исцелиться?

Так заманчиво узнать. Но в последний момент я струсила.

— Ты просишь меня поделиться чем-то очень личным, — мягко говорю я. — Я почти ничего о тебе не знаю.

— Ты знаешь меня лучше, чем большинство, — говорит он, обводя круг вокруг моего пупка.

У меня вырывается едкий смех. — Это потому, что ты никого не впускаешь? Ты забываешь, что я провела свою жизнь в окружении настоящих мужчин. Я знаю, как ты относишься к другим людям.

— Как?

— С пистолетом, спрятанным за спиной.

Он делает глубокий вдох и качает головой. — Что бы ты хотела узнать?

Предложение. Он спрашивает, что мне нужно, чтобы чувствовать себя с ним на равных.

На ум приходит дюжина вопросов, но я делю их на те немногие, которые откроют мне настоящего Дамиано. — Какие у тебя настоящие дела на Ибице?

Он погружает палец в мой пупок. — Недвижимость, рестораны, клубы и… наркотики.

— Наркоторговцы в клубах твои?

— Они все работают на меня, — говорит он, проводя кончиками пальцев по нижней части моей груди.

— Все они?

— Да. Даже в клубах, которыми я не владею. Ибица — моя территория, и у меня есть мандат сохранить ее таковой, чего бы это ни стоило. С конкуренцией разбираются тихо и быстро.

Он говорит тихо, как будто простое прикосновение к моему телу гипнотизирует. Между моими ногами появляется тонкая боль, когда он достигает правого соска. Так много для того, чтобы быть истощенной. Я думаю, он знает, как наполнить меня обратно.

Мне нужно оставаться сосредоточенной. Кто знает, на сколько моих вопросов он ответит?

— Твой отец был доном, — говорю я.

— Ммм.

— Почему нет?

Его движения замирают, а температура в комнате падает на пару градусов. В его глазах я вижу ставни, закрывающуюся дверь, но в последний момент что-то внутри заставляет ее снова открыться. Он бросает на меня тяжелый, тяжелый взгляд и кладет ладонь мне на живот.

— Сила моего отца была отобрана у него в соответствии с казалезскими методами. Чтобы узурпировать сидящего дона, вы должны задушить его до смерти. Сэл Галло, дальний дядя, убил моего отца и начал свое правление, когда мне было одиннадцать лет. Чтобы стать доном, я должен сделать то же самое.

Мое сердце учащается, и я знаю, что он достаточно близко, чтобы это заметить. Это не сказка, и Дамиано не принц. Он настоящий мужчина, и не мысль об убийстве мешает ему сделать ставку. — Почему нет?

Он откидывает голову назад. — Это очень сложный вопрос, Вэл.

Это первый раз, когда он назвал меня Вэл, а не Валентиной или Але, и от этого сокращения тепло разлилось по моей груди. Так меня зовут мои сестры.

Он убирает руку от меня и проводит ладонью по губам. Я могу сказать, что он пытается решить, что он должен сказать мне.

— Есть история, которая сравнительно недавно стала легендой среди казалезцев. Они преподносят его детям как историю любви и предательства, но, на мой взгляд, это поучительная история. История такова. Казалезская женщина так любила своего мужа, что не могла жить без него. Однажды его убили. Когда пятеро мужчин попытались вернуть ей его еще теплое тело в знак уважения, она увидела их через окно своей спальни и испустила леденящий кровь крик. Когда они прошли через парадную дверь, она побежала на кухню, открыла кладовку и схватила запасную канистру с бензином. Она облила себя этим. Когда первый из мужчин ворвался в комнату, она зажгла спичку и подожгла себя. В огне погибли все мужчины, а тело ее мужа сгорело дотла. Говорят, они нашли останки мужчины и его жены рядом друг с другом, хотя никто не мог объяснить, как они оказались в таком положении. Возможно, она использовала последние мгновения своего сознания, чтобы подобраться как можно ближе к его телу. Чтобы они могли остаться вместе даже после смерти.

Воздух вокруг нас неподвижен.

Я сглатываю, преодолевая комок в горле. — Женщина была…

— Моя мама. — Он садится на кровати и в тусклом вечернем свете выглядит старше своих лет. — Версия, которую я тебе только что рассказал, опускает то, что я считаю важной частью. Это позор, правда. Я думаю, что это делает историю намного интереснее. О чем очень редко говорят, так это о том, что в том доме с женщиной были двое ее детей. Мальчик одиннадцати лет и малыш двух лет.

Ужас сгущает воздух в моих легких, так что я не могу дышать. Моя рука тянется к руке Дамиано, но он не позволяет мне взять ее. Такие люди, как он, не умеют принимать комфорт, и, возможно, сейчас не время его учить. Я даю ему пространство.

— Мальчик наблюдал, как его мать разливает бензин из тени гостиной. Ее крики разбудили его, и он побежал вниз, чтобы проверить ее. То, что он увидел на кухне… Он думал, что все еще спит, ему снится кошмар. Когда