Царствуй во мне - Наталья Ратобор

легкую грацию. Речь – утонченна и остроумна. Молодая женщина сознавала силу своей уникальной, доводящей до дрожи красоты – и упивалась ею, неся себя со едва заметной фривольной небрежностью, привычно и чуть высокомерно позволяя собой любоваться. Впрочем, сквозь нарциссическую самоуверенность изредка и коротко, на доли секунды, посверкивал вдруг острый взгляд, оценивая окружающих и обнаруживая вышедшую на охоту одинокую волчицу.

Дама явно выделяла Валерия Валерьяновича среди остальных приглашенных, несмотря на его немногословность, отстраненную сдержанность и тронутые сединою виски. Изящно оскаливаясь на обильные анекдоты брызжущих остроумием командиров, соревнующихся в стремлении завоевать внимание хозяйки, она то и дело обращала смеющееся лицо к Шевцову, безмолвно приглашая разделить общее веселье и поворачиваясь точеным профилем Таис Афинской. Шевцов наблюдал за ней с утомленным, вялым интересом. Екатерина Герасимовна не могла не привлекать, искусно пуская в ход власть волнующих чар. Скоро он оказался вовлечен в философский разговор об исторических судьбах России, о роли интеллигенции и одичании нравов – поначалу нехотя, но постепенно позволяя себе эмоциональные и даже азартные нотки. Подсознательно Валерий стремился блеснуть оригинальностью аргументов – и весьма успешно. Собеседники пасовали, Екатерина Герасимовна поедала его глазами, с весьма правдоподобным восхищением. Шевцов пригласил даму на танец; неистовая сила опьяняющего танго кидала их друг к другу, сливая разгоряченные тела.

Закрепляя успех, многоопытная Екатерина Герасимовна позвала Валерия Валерьяновича отдышаться на обдуваемом ветрами крыльце, проворно приняв партнера под руку. Шевцов, придерживаясь за перила таким образом, чтобы рука его касалась спины женщины, ерничал и рисовался, декламируя стихи Гумилева.

В ответ Екатерина Герасимовна почти невесомым жестом закинула удлиненные кисти рук ему на плечи и, приблизив красивое лицо, призывно раскрыла пухлые губы, приглашая к поцелую. Совсем близко Шевцов увидел подрагивающие от желания, красноватые ноздри с припудренными порами. Аромат дорогих духов дурманящей сладостью въедался в сознание. Сквозь него мимолетными вкраплениями упорно просачивался отталкивающий, чужеродный запах едкого и терпкого женского пота. Глаза его спутницы истекали нарочитой страстностью, укрывая глубоко спрятанную тоску по сильным мужским рукам и простому женскому счастью. Обычная, слегка раскованная грациозность девицы вылилась в настойчивую нетерпеливость откровенных, похотливых движений самки.

Шевцов, как бы ни был хмелен, внезапно ощутил брезгливое отвращение, доходящее до дурноты. Он отодвинулся, аккуратно снял руки женщины, обвивавшие его крепкую шею, и, коротко извинившись, ретировался.

Валерия мутило, должно быть, от недавнего чрезмерного возлияния. Внезапно охватила неодолимая потребность принять душ или хотя бы выпить глоток чистой воды. Нетвердые шаги спешно несли его в неизвестном направлении, так что Шевцов и не утруждал себя ориентированием на темных, пустынных, неведомых улицах. Он будто бежал от опасности. В голове ритмично пульсировало скрученное будто пружина в часовом механизме, отчаяние заплутавшего в лабиринте, обреченного путника:

Пристал ко мне нищий дурак,

Идёт по пятам, как знакомый.

«Где деньги твои?» – «Снёс в кабак».—

«Где сердце?» – «Закинуто в омут».

«Чего ж тебе надо?» – «Того,

Чтоб стал ты, как я, откровенен,

Как я, в униженьи, смиренен,

А больше, мой друг, ничего».

«Что лезешь ты в сердце чужое?

Ступай, проходи, сторонись!» —

«Ты думаешь, милый, нас двое?

Напрасно: смотри, оглянись…»

И правда (ну, задал задачу!)

Гляжу – близь меня никого…

В карман посмотрел – ничего…

Взглянул в своё сердце… и плачу.[35]

* * *

Прояснев сознанием от свежего бодрящего воздуха и изрядно озябнув, Шевцов обнаружил себя у знакомого четырехэтажного здания красной кирпичной кладки с пузатою пристройкой. Немного поколебавшись, он разом взлетел на третий этаж и, держась за дверной косяк, требовательно вдавливал залеченную пластырем кнопку звонка, пока ему не откликнулся из-за двери испуганный, заспанный голос Марии Власьевны.

Он плохо помнил, какие объяснения предложил изумленной вдове, но, убежденная его доводами, женщина в конце концов отворила. В блеклом мерцании сиротливого коридорного светильника он разглядел рыхлую фигуру, наспех закутанную в шерстяной плед, делающей ее похожей на черепаху, а поодаль – тонкий силуэт в длинной ночной сорочке, бледное в полумраке дорогое лицо простоволосой Вари. Его Вари.

Не затрудняясь присутствием хозяйки, Шевцов качнулся к девушке и пригнул повинную голову, уткнувшись лицом в худенькое девичье плечо. Варвара Николаевна отстранилась и, взявшись за скрипучую дверь, жестом предложила проследовать в ее комнату, в полуобороте кратко ответив вопрошающей хозяйке:

– Пожалуйста, после, Марья Власьевна.

Проигнорировав звучащие ей в спину претензии, Варвара Николаевна прошла за Шевцовым. С деланным спокойствием, пытаясь унять дрожание повлажневших ладоней, тщательно притворила дверь. Скрестив руки на груди, она с ожидающим вниманием взирала на вошедшего.

Шевцов, громко стукнув о потертый паркетный пол, упал на колени и крепко обнял Вареньку за талию.

– Не надо так – поднимитесь! – непререкаемым тоном произнесла девушка, подаваясь назад.

Шевцов покорно поднялся.

– Варюша, родная, простишь ли… Не бросай меня! – зашептал в отчаянной горячке.

Варя просияла. Прильнув, она потерлась бархатной кожей об обросшую, холодную с мороза щеку Шевцова.

– Кактус, – коротким переливчатым смешком ласково проронила она.

Шевцов, не устояв, наклонился и тронул загрубевшими губами ее теплые губы. Варя ощутила солоноватый привкус из треснувшей губы Валерия Валерьяныча. Запах свежего перегара оттолкнул ее.

Впрочем, не вдаваясь в обсуждения, Варвара поспешно сходила поставить на керосинку чайник, на ходу что-то объясняя утратившей сон вдове. Мужчина расслышал отрывок разговора: «Да нет же, не ухажер… Муж… Давно замужем… Война ведь…». Не вполне убежденная и недовольная хозяйка ретировалась до поры.

Девушка вернулась, проворно собрала на стол гжельские чашки и полную сухарей, треснувшую, старательно склеенную вазочку, будто осмелившуюся на вторую жизнь. С мороза Шевцов испытал наслаждение от божественно согревающего, простого чая. Варя взглянула на часы, протянула полотенце и отправила Шевцова в ванную.

– Здравия желаю… сударыня… – пробормотал Шевцов, поджимая живот и бочком минуя бдящую в коридоре на страже Марию Власьевну.

Затем освеженный Валерий Валерьяныч устроился на застеленный чистым бельем, узкий скрипучий диванчик проходной комнаты. Пружина враждебно впивалась в бок, но, утомленный впечатлениями дня и разморенный теплом, Шевцов мгновенно отрешился от реальности.

Наутро он обнаружил себя в светлой и проветренной комнате. Подскочив, лихорадочно вперился взглядом в циферблат часов: проспал. Моментально оделся, скользнул в уборную. Вари нигде не было. Вернувшись, обнаружил у дивана короткую записку: «Доброе утро. Завтрак на кухне. Прошу появляться только трезвым. Твоя Варя». Шевцов, наспех хлебнув пересохшим ртом чаю, выбежал из квартиры.

* * *

Шевцов отдал честь и отошел: получено назначение на Южный фронт, доверили дивизию – под комиссарским присмотром.