Искупление - Элизабет фон Арним

«Ты ничего не значишь. Прими это как данность», – твердила она себе. Никому не было до нее дела; никого в целом свете не заботило, счастлива она или несчастна, здорова или больна, жива или мертва. Если в эту самую минуту ее собьет машина и она погибнет, как погиб Эрнест, кого это опечалит? Ботты испытают облегчение, Артур искренне вздохнет: «Бедняжка Милли», – а затем вернется к своей счастливой жизни. Быть может, Агги огорчилась бы, но Агги так далеко. А впрочем, к чему притворяться? Агги, наверное, тоже почувствует облегчение: да, пожалуй, ведь ей больше не придется испытывать благодарность из-за денег, она рада будет избавиться от беспутной сестры.

Милли смотрела на себя отстраненно, будто чужими глазами. Теперь она сама по себе. Занятая этими мрачными мыслями, она устроилась в углу омнибуса, где ее качало, трясло и подбрасывало. Милли ехала к вокзалу Виктория. Бесчувствие изгнало любовь, развеяло любовные иллюзии, наиболее стойкой и самой утешительной из которых за минувшие десять лет была вера, что есть на свете тот, кто часто о ней думает, кто скучает по ней, считает часы в ожидании их новой встречи. За пределами чувств главенствует разум, и Милли с холодной отстраненностью вдруг поняла, что все это время жила в мире фантазий: Артур не думал о ней, не скучал, не считал часы в ожидании встречи, разве что в первые месяцы.

Женщины – неисправимые безнадежные романтики, равнодушно сказала она себе (одиночество заставило ее признать реальность), вечно болтают о любви, гоняются за ней словно собачонки. Но мечтают они об идеальной любви, какой себе ее воображают, и не сомневаются, что она существует, нужно лишь ее отыскать. Разумеется, им никогда ее не найти. Еще не родился мужчина, который соответствовал бы всем их запросам. Вначале он превосходит их в любви, поскольку страстно влюбленный мужчина всегда и во всем превосходит столь же страстно влюбленную женщину, но страсть, достигшая такого накала, не может длиться бесконечно. Беда женщин в том, рассуждала Милли, продолжая равнодушно анатомировать свои чувства, что они настойчиво требуют, чтобы страсть не угасала, а оставалась прежней, бурной, неистовой, а когда этого не происходит, подбирают жалкие остатки былой любви и заполняют пустоты собственными иллюзиями. Вот почему однажды с ними случается то же, что и с ней.

Казалось, ничто больше не имело для нее значения. Жизнь свою, как ей представлялось, она рассматривала беспристрастно. Каждый неизбежно к чему-то приходит. Если замужняя женщина предпочла искать любовника на стороне, как это сделала она, рано или поздно наступит расплата за это и она окажется там же, где и Милли: на пути из ниоткуда в никуда, в каком-нибудь убогом экипаже вроде этого омнибуса, в одной клетке с незнакомками, которые навеки расстались со своими любовниками или только собираются расстаться и теперь, унылые, разочарованные, устало горбятся, а в голове у них беспощадная ледяная ясность.

Довольно жутко, критически заметила про себя Милли. А впрочем, ну и пусть, какая разница? Теперь ей было все равно, ничто ее больше не волновало.

Конечно, самым трусливым поступком в ее жизни было постыдное бегство от Боттов. Что бы они ни думали о ней, что бы ей ни говорили, что бы ни сделали, Милли следовало остаться и покориться. Этого требовало ее достоинство, лишь покаянием могла она искупить свой грех. Этого требовала и простая человечность: сбежать, как сбежала она, унизить родственников, которым предстояло узнать от слуг о бегстве невестки, оскорбить всю семью, ударить в самое больное место – что это, как не жестокость и трусость? Теперь у Боттов исчезли последние сомнения в ее вине, как и в справедливости завещания Эрнеста, если они еще оставались: побег выдал ее с головой. Что ж, теперь Милли собиралась, насколько возможно, исправить зло. Она ехала к Боттам в тряском омнибусе всего лишь с двумя шиллингами восемью пенсами в сумочке, но, даже будь у нее с собой тысяча фунтов, Милли и тогда вернулась бы в Титфорд и сказала: «Вот я здесь. Я совершила ужасный грех и опозорила вас, но сожалею об этом. Скажите, что мне сделать, чтобы искупить свою вину. Как будет правильно, так я и поступлю». И какое бы наказание ни выбрали для нее Ботты, каким бы суровым оно ни показалось ей, она не отшатнется, не дрогнет.

Да, она стойко примет их приговор… Вот только, как ни странно, ей больше не требовалась смелость, чтобы предстать перед Боттами и понести наказание; все это, похоже, ее не заботило. Она приедет туда, там будет ее безучастное тело. Ботты выплеснут на нее все свое негодование и презрение, но Милли этого не почувствует. Разумом она понимала, что зло следует исправить, порядочность требовала покончить с ложью, но сердце, омертвевшее, бесчувственное сердце, оставалось равнодушным. Какое все это имело значение? Будет она отбывать наказание в Титфорде с Боттами или, одинокая, всеми забытая, поселится где-то вдали от Титфорда и Боттов, ее ждет все та же мертвая рутина жизни; нужно будет просыпаться, одеваться, принимать пищу, сидеть, ходить, раздеваться, спать – день за днем, снова и снова; застегивать пуговицы только лишь для того, чтобы потом их расстегнуть, завязывать тесемки, чтобы после их развязать, втыкать в волосы шпильки, чтобы затем их вытащить, и везде, где бы она ни оказалась, оставаться все той же стареющей дурой. Что ж, подумала Милли, и губы ее впервые в жизни изогнулись в циничной усмешке.

– Вы вроде бы говорили, что едете до Виктории, мэм? Мы приехали, – прервал ее мысли кондуктор.

– О-о, спасибо.

Милли вышла из омнибуса.

Что ж, продолжила она прерванную мысль, бредя по тротуару, примерно так, очевидно, думает женщина, когда ее бросает мужчина. Конечно, ей должно быть стыдно, но она не чувствует стыда. Она должна встряхнуться и начать с чистого листа, но не может. Один-единственный мужчина, какой-то Артур, убил в ней надежду. Это поистине удивительно, и как не презирать столь жалкое создание? – размышляла Милли. Ну можно ли быть такой идиоткой? Что такое некий Артур в сравнении с целой жизнью? Однако только так и случается с женщинами, с этими бесчисленными дурочками, что позволяют себе увлечься без памяти: их подводит материнский инстинкт, который коварно скрывается за множеством самых чудесных и нежных названий, но в действительности это безжалостный хищник, претендующий на абсолютную власть. Он подчиняет вас себе, отнимает свободу и выдает счастье по крохам, требуя безоговорочного подчинения.

Милли перешла улицу.

Она так глубоко задумалась, что едва не попала под машину. Думала Милли вовсе не об Артуре, но о том, что по крайней