Искупление - Элизабет фон Арним

мере не будет для Боттов обузой, поскольку в доме на Мандевилл-Парк-роуд остались драгоценности, меха и кружева, принадлежавшие ей по праву: все это или подарил ей Эрнест, или купила она сама на средства из своего весьма щедрого содержания задолго до того, как в ее жизни появился Артур. Ценности Милли собиралась продать, а вырученных денег должно было хватить на пребывание в Титфорде, пока о ней не перестанут судачить. Когда же Ботты пожелают ее отпустить, если такое вообще случится, она уедет и будет жить крайне скромно, пока не найдет себе какого-нибудь занятия. Ведь не может такого быть, чтобы не нашлось для нее никакого дела на земле? А если бы она брала уроки? Если бы училась? Жаль, люди не умирают вовремя, – уныло вздохнула Милли и ступила на противоположный тротуар, не подозревая, что чудом избежала смерти под колесами автомобиля.

Вот наконец и вокзал.

Поездка на омнибусе обошлась ей в два пенса, а билет первого класса до Титфорда стоил, как она знала, шиллинг три пенса; вернуться третьим классом Милли не могла, хоть и села в такой вагон, когда бежала из дома мужа, теперь, однако, снова приходилось принимать в расчет Боттов. И все же от ее двух шиллингов восьми пенсов еще оставалось достаточно, чтобы доехать на такси от вокзала до Мандевилл-Парк-роуд. Милли не была еще готова равнодушно встретить знакомых на улицах Титфорда, вдобавок так устала, что у нее не хватило бы сил идти пешком. Больше всего ей хотелось остаться одной в тишине, в темноте, – именно это надеялась она найти в покинутом доме. Но что бы ни ожидало ее впереди, она не станет увиливать. Нет, она примет все, что принесет этот день. Даже если дом окажется полон Боттов, она встретит их спокойно, если же дом пуст, а слуги либо покинули его, либо просто где-то развлекаются в свободный вечер, ей нет до этого дела. Спать. Какое это счастье. Истинное счастье. Вот бы сейчас лечь и уснуть, вот бы настало наконец время…

Она отошла от окошечка кассы, направилась к платформе, откуда отходил поезд на Титфорд, и неожиданно столкнулась с Джорджем Боттом.

Впрочем, «столкнулась» не совсем верное слово: оба шли так медленно, что, пожалуй, следовало бы сказать «соприкоснулась». Оба знали, что можно не спешить: поезд отправляется в шесть тридцать пять, – и обоим не хотелось выходить на перрон прежде времени, поскольку им вовсе не улыбалось встречаться без надобности с кем-то из многочисленных дельцов и их жен, жителей Титфорда, привыкших высоко ценить Боттов, а многие из них, весьма вероятно, возвращались домой тем же поездом. Что до Милли, она предпочла бы никогда больше не встречаться с теми, кто прежде ее превозносил, а Джордж в последнее время, как и остальные Ботты, решительно не желал никого видеть и держался особняком.

– Боже милостивый! – воскликнул Джордж, когда увидел, на кого едва не наткнулся, и застыл на месте, взирая на Милли через очки в роговой оправе.

Вот уже два с половиной дня он сам и остальная семья сосредоточились на том, чтобы сплотить ряды и выступить единым фронтом против всего мира. После того как прочли завещание Эрнеста, сплоченность требовала невероятного, почти сверхчеловеческого самообладания, за которым скрывалось яростное желание отгородиться от людей, а после того как обнаружилось бегство Милли, желание это только усилилось. Поначалу Титфорд проникся сочувствием к семейству, понесшему утрату: всем казалось само собой разумеющимся, что Ботты погружены в скорбь, сторонятся людей, а при встрече в вагоне поезда отмалчиваются и отвечают односложно. Можно ли ожидать чего-то иного в первые дни, да что там дни – едва ли не в первые часы после похорон брата? В городе Ботты не показывались, разве что когда выезжали по делам, но и это сочувствующие титфордцы сочли совершенно естественным. Однако позже стало известно, как это обычно бывает в подобных случаях – торговцы ждут заказов, но заказы не поступают, вот вам и источник слухов, – что миссис Эрнест, новоиспеченная вдова, бесследно исчезла, не сказав ни слова; никто не видел, как она скрылась, а вернется ли – один бог знает. И вот жители Титфорда начали спрашивать себя, что же могло случиться, а Ботты, которые хоть и держались с величественным спокойствием статуй, жили все это время в мучительной тревоге, в напряженном ожидании, что миг этот неизбежно наступит, тотчас почувствовали по неким мелким, но несомненным признакам: худшее произошло.

Злосчастное семейство, охваченное острым беспокойством, собралось, чтобы посовещаться и решить, как предотвратить беду. В эти ужасные дни они встречались каждый вечер и, не жалея сил, пытались придумать, как быть, что предпринять, чтобы защитить Милли, а вместе с ней и себя, от скандала и позора. Всю среду, в день исчезновения Милли, они старательно, и не без успеха, убеждали растерянную прислугу на Мандевилл-Парк-роуд, среди которой уже начался разброд, что хозяйка уехала в город по делам и вернется к ужину; в тот день уговоры Боттов звучали убедительно, поскольку кое-кто из них сам верил тому, что говорил.

«Трудно ожидать, – обратился Фред Ботт к столпившимся слугам (он первым обнаружил присутствие духа, когда они с Алеком и Берти заехали утром к Милли, чтобы рассказать ей о планах семьи, которые должны были обеспечить ей безбедное будущее, но нашли в доме полнейший переполох), – что убитая горем женщина, ошеломленная внезапным вдовством, будет помнить о распоряжениях прислуге или оставлять записки». И успокоенные его властным тоном горничные, обнаружившие вдобавок, что хозяйка не взяла с собой никакого багажа, хоть и продолжали недоумевать, но с готовностью поверили словам мистера Фреда, самого богатого из братьев, успокоились и вернулись к своим обычным обязанностям: принялись убирать дом и готовиться к позднему ужину.

Однако к ужину Милли не вернулась, и когда в девять часов вечера в дом позвонил по телефону Алек Ботт (семья решила, что звонить следует ему, как старшему из братьев, дабы избежать беспорядочных тревожных звонков), новость о том, что Милли так и не вернулась, он выслушал со столь явным испугом, не в силах скрыть изумление и тревогу, что горничная на другом конце провода поспешила сообщить остальным слугам: «Старикан (так она его называла) здорово перетрусил». А когда на следующий день, сразу после завтрака, появилась жена Алека с чемоданом в руках, чтобы, следуя последнему поспешному решению сокрушенного семейства, оставаться в доме, пока не удастся устроить что-нибудь более определенное, ее встретили слуги в полном составе и, дружно уведомив о своем немедленном увольнении, потребовали жалованье за месяц.

Пришлось звонить Фреду. Понадобилось все его красноречие, чтобы убедить слуг остаться. Он