Искупление - Элизабет фон Арним

мельком, лишь вскользь, коснулся и юридической стороны их внезапного ухода, поскольку видел, что те настроены боевито и не поддадутся на угрозы. Губы кухарки кривились в наглой презрительной усмешке. Фред понял, что они каким-то образом почуяли запах приближающегося скандала, и пришел в бешенство: его возмутило, что женщина из его семьи, Ботт если не по крови, то по фамилии, та, которую всегда окружали любовью и заботой, поставила себя, а стало быть и все семейство, в такое положение, что слуги позволяют себе презрительно фыркать.

Хорошенькое дело, когда прислуга о вас судачит! Должно быть, они подслушивали под дверью, когда оглашалось проклятое завещание, решил Фред, и наверняка слышали семейную перепалку, которая началась потом. Он помянул про себя Милли недобрым словом: из-за нее теперь ему приходится стоять перед раскрасневшейся кухаркой, бледной горничной и стайкой рыбешек помельче, смутьянов с непокрытыми головами и без фартуков; все они полны были решимости покинуть дом, поскольку считали, очевидно, что оставаться здесь мало чести, – а между тем ему давно пора быть у себя в конторе.

И все же Фреду удалось уговорить их остаться, по крайней мере до тех пор, пока не приведут дом в порядок. Он воззвал к их порядочности, льстиво упомянул о долгих годах безупречной службы, намекнул, что на время за особенно усердную работу жалованье будет увеличено, и заверил слуг, что хозяйка, которую задержали в Лондоне дела, в самом скором времени вернется.

Как люто он ненавидел себя и их за это вынужденное умасливание. Нечего сказать, подходящая работа для важного делового человека!

– Послушайте, кухарка, – задержал он бунтовщицу, когда остальные с недовольным ворчанием беспорядочной толпой устремились к дверям, – вы разумная женщина и одна из лучших поварих, какие мне встречались, да что там – лучшая из всех. Просто присмотрите, чтобы служанки занялись делом и чтобы к возвращению миссис Эрнест все было в лучшем виде. Мы ведь не хотим огорчать ее еще больше: ей и так хватает забот, правда? – И с этими словами он вложил ей в руку банкноту.

Это была всего лишь фунтовая банкнота. Фред хотел было дать кухарке пятерку, но засомневался, не вообразит ли та, будто он напуган. Рядом, дрожа всем телом, стояла Рут, набожная жена Алека, и Фред отвел ее в сторону с единственной целью – осыпать бранью Милли и облегчить душу, перед тем как отправиться в контору.

– Это в самом деле неприятно, действительно крайне неприятно, – пробормотала Рут, которую аж передернуло от слов Фреда. Ей было шестьдесят пять лет, и ее глубоко потрясло первое знакомство с открытым бунтом низших классов. Вдобавок в кругу равных ей по положению Рут столкнулась с явлением, которое, как она опасалась, следовало назвать истинным злом.

Алек тоже чувствовал себя угнетенным и подавленным, Берти психовал, как выражалась его жена, которая пристально за ним наблюдала; жизнь всей семьи разлетелась вдребезги. Даже Джордж, самый флегматичный из Боттов, был сокрушен не меньше остальных, хоть и переживал это, по своему обыкновению, тихо. Утром в эти тревожные дни – в среду и четверг – Ботты приходили в свои конторы с каменными лицами, с тяжестью на сердце; вечером в дни, полные волнений – в среду и четверг, – возвращались они в свои дома, где царило смятение, и тревога их только усиливалась. Исключением был Джордж, чьи страхи вечером на второй день приобрели иную окраску, когда, измученный мрачными мыслями после долгих часов работы, которая шла из рук вон плохо, он возвращался домой, где кипели страсти, и уже тоскливо ожидал, что его начнут забрасывать неприятными вопросами, но неожиданно на вокзале Виктория наткнулся на виновницу всех его бед, на Милли. Стоит ли удивляться, что он остановился как вкопанный и уставился на нее через очки в роговой оправе? Фред был мужчиной болезненно-бледным, его мучнистое лицо редко отражало какие-либо чувства, разве что уши краснели, вот и теперь они сделались малиновыми.

– Боже милостивый! – вырвалось у него.

Это было не похоже на Джорджа. Тот редко говорил что-либо подобное, но на сей раз обычное невозмутимое спокойствие ему изменило.

Зато Милли, казалось, была сама невозмутимость: выглядела степенной и чопорной, отметил про себя пожиравший ее глазами Джордж, да-да, чопорной и… какой-то сонной. Милли брела как во сне, когда он на нее наткнулся. Джордж вскрикнул и застыл на месте, а она как будто вначале его и не заметила вовсе или не разглядела, потому что мгновение спустя неуверенно спросила, чуть прищурившись, будто прикрывая от солнца глаза:

– Джордж?

– Совершенно верно, – отозвался тот, от всей души желая, чтобы это было не так.

Ну почему на его месте не оказался кто-то другой? Разве не мог столкнуться с ней Фред или Берти? Они бы, наверное, справились лучше, чем он. И что теперь он должен ей сказать? И нужно ли вообще что-то говорить? Разве она не… Не она ли… Черт возьми! – сокрушался Джордж, потеряв всю свою невозмутимость.

– Ты едешь поездом, который отходит в шесть тридцать пять? – решился он наконец хоть что-то спросить. Как бы то ни было, она, Милли, собственной персоной стояла перед ним. Что ж, тем лучше… вернее, тем хуже. Не мог же Джордж не заговорить с ней, но хотел бы он знать, что говорят в подобных случаях. И надо же было попасть в такое неприятное, неловкое положение!

Милли задумалась над его вопросом, и брови сошлись в одну линию. Джордж, размышляла она, Джордж. Вот и первые звуки музыки, которую ей отныне предстояло слушать, для того она и вернулась. Своего рода прелюдия.

Милли склонила голову. Что ж, пусть будет Джордж, она смирилась.

– Да, – произнесла Милли. – Я еду домой.

И Джордж подумал: «Домой. Это хорошо, что домой!»

Он продолжал смотреть на нее и мялся, подыскивал слова. Задача была ему не по зубам. Ну почему для такого дела судьба выбрала тихого, простодушного малого вроде него, вот чего он никак не мог понять. Единственное, что в эту минуту пришло ему в голову, – купить Милли вечернюю газету, поэтому он подозвал проходившего мимо мальчишку-разносчика и заплатил ему.

– Спасибо, – поблагодарила Милли, когда Джордж вложил газету в ее безвольную руку.

– Чтобы почитать в поезде, – объяснил он.

– Да, – отозвалась Милли.

Джордж снова молча воззрился на нее. Боже милостивый, и о чем только думало Провидение, остановив выбор на нем, в то время как любой другой из братьев мог бы в тысячу раз…

– Может, лучше я понесу это? – спросил он, заметив у Милли в руке сумку и решив, что это неплохой повод завязать разговор.

Она опустила глаза и только