Вернись, я все прощу. Дракон передумал разводиться - Таня Драго

19. Крыша, которую починил дракон

— Достаточно, Бертран, — сказала я, и в моём голосе звучала сталь. — Что за удовольствие унижать человека, который не сопротивляется?

Бертран уставился на меня, как на тролля.

— Ты защищаешь его? После всего, что он сделал? — в его голосе звучало искреннее недоумение.

— Он всё ещё отец моего сына, — ответила я твёрдо. — И я не позволю никому оскорблять его в моём присутствии.

Анмир смотрел на меня с таким изумлением и благодарностью, что мне стало неловко. В его глазах промелькнуло что-то, что я не видела много лет — уважение. Настоящее, неподдельное уважение.

— Спасибо, — тихо произнёс он.

— Не благодари меня, — ответила я, стараясь звучать как можно холоднее. — Я делаю это не ради тебя.

Но даже я слышала, что в моём голосе уже не было прежней ледяной отстраненности. Что-то изменилось. Не знаю, что именно, но что-то определённо изменилось.

Лоренцо появился рядом со мной, взял под руку и бросил недовольный взгляд на Анмира — взгляд человека, который видит в нём угрозу.

— Давайте продолжим танец, дорогая, — сказал он, но в голосе его звучала напряжённость.

Бал продолжался, музыка играла, гости смеялись и болтали, но что-то неуловимо изменилось в атмосфере. Взгляды то и дело обращались к нашей необычной троице: ко мне, сияющей в центре внимания; к Анмиру, стоящему в тени с совершенно новой для него скромностью; и к Илирану, который разрывался между нами, словно верёвка в перетягивании каната.

И где-то глубоко в душе я понимала, что этот вечер изменил что-то важное. Что-то, что уже нельзя будет вернуть обратно

Раннее утро окрасило окна “Шишкового рая” в мягкие золотистые тона, но я не могла заставить себя отойти от подоконника. Стояла там уже битый час, обхватив руками чашку остывающего шишкового отвара. Сон так и не пришёл этой ночью.

Вчерашний бал… Как же всё изменилось за один вечер. Как одна сцена может перевернуть представления, которые, казалось, окаменели навсегда.

За спиной слышались приглушённые голоса слуг, которые уже принялись за утренние дела. Мария, наша главная кухарка, рассказывала молодым помощницам о вчерашних событиях — тем, кто остался дома, чтобы присматривать за производством.

— А когда господин Анмир так спокойно ответил Бертрану, все просто онемели! — голос Марии звучал с таким изумлением, словно она описывала чудо. — Представляете, раньше он бы испепелил его одним взглядом, а тут… “Ты прав, Иванар, и я горжусь ей”. Вот так просто сказал!

— И госпожа заступилась за него, представляете? — подхватила молодая Анна, которая была вчера в числе прислуги. — После всего, что было! Я думала, Бертран со стыда сквозь землю провалится.

Мне стало неловко подслушивать, но отойти от окна я не могла. Их разговор как будто со стороны освещал то, что произошло вчера, давал другую перспективу.

— Но самое удивительное, — продолжала Мария, стуча половником по кастрюле, — как господин Анмир выглядел. Совсем не как прежде. Будто… смиренный какой-то стал.

— Смиренный Анмир, — фыркнула Анна. — Никогда не думала, что эти два слова можно поставить рядом.

Я отпила глоток отвара — он был уже холодным, горьковатым, но я даже не заметила. В дверь тихо постучали, и вошёл Илиран. Выглядел он уставшим, но каким-то… умиротворённым что ли. На лице играла едва заметная улыбка, которую он пытался скрыть.

— Доброе утро, мама, — сказал он, подходя ближе.

Я обернулась к нему, внимательно всматриваясь в его лицо. Мой сын всегда был для меня открытой книгой — каждая эмоция отражалась в его глазах, каждое переживание читалось в изгибе губ.

— Как ты себя чувствуешь после вчерашнего? — спросила я, и в моём голосе прозвучала материнская забота.

Илиран задумался, подошёл к окну и встал рядом со мной. Какое-то время мы стояли молча, оба глядя на утренний туман.

— Странно, — наконец произнёс он. — Никогда не думал, что буду гордиться отцом за то, что он не ответил на оскорбление.

Его слова поразили меня своей честностью. Илиран всегда страдал от поведения отца — от его вспышек гнева, от унижений, которые Анмир регулярно устраивал тем, кто осмеливался ему противоречить. А теперь мой сын говорил о гордости.

— Да, это… непохоже на прежнего Анмира, — согласилась я, возвращаясь взглядом к окну.

И тут я увидела его.

Анмир уже работал там, где росли самые высокие шишковые деревья. Он был на верхушке одного из них, ловко перемещаясь между ветвями, собирая шишки в подвешенную корзину. Движения его были уверенными — не как у человека, который занимается этим из милости, а как у того, кто знает своё дело. Интересно, что будет, когда его дракон вернется к нему? Будет летать между ветвями?

— Он встал раньше всех, — заметил Илиран, проследив направление моего взгляда. — Никогда не видел, чтобы отец добровольно занимался физическим трудом.

Это была правда.

За все годы нашего брака я ни разу не видела, чтобы Анмир взялся за что-то, что можно было поручить слугам. Даже когда мы были ещё небогаты, в самом начале, он всегда находил способ избежать “грязной работы”, как он это называл. А теперь он лазил по деревьям, чинил крыши, носил тяжести…

— Люди меняются, Илиран, — сказала я задумчиво. — Иногда к лучшему, иногда к худшему. Но всегда – через большую встряску. Посмотри на отца – ему надо было пройти через собственный ад, чтобы понять хоть что-то.

Мой сын повернулся ко мне, и в его глазах я увидела вопрос, который он долго не решался задать.

— А ты? — произнёс он осторожно. — Ты изменилась к нему?

Вопрос повис в воздухе между нами. Я чувствовала, как важен для Илирана мой ответ — ведь это касалось не только меня и Анмира, но и его самого, его отношений с отцом,