Пепел. Гори оно все... - Весела Костадинова

Альбина замерла, её пальцы сжали ягоду так, что сок брызнул на стол.

— Они приезжали, да? — едва слышно спросила она, её голос дрожал, как тонкая нить, готовая порваться.

Тётя Катя не ответила сразу, только кивнула, её взгляд был прикован к шипящему маслу. Тишина повисла, как тяжёлый занавес, и Альбина почувствовала, как её сердце сжимается.

— Зачем? — выдохнула она, её голос был почти шёпотом, но в нём была боль, которую она не могла сдержать.

— Аль… — начала тётя Катя, но замолчала, её рука замерла над сковородкой.

— Зачем, тётя Катя? — Альбина повысила голос, её глаза сверкнули, полные отчаяния и гнева. Она сжала кулаки, её ногти впились в ладони, но она не чувствовала боли — только пустоту, что росла в ней.

Тётя Катя вздохнула, её плечи опустились, и она повернулась к Альбине, её лицо было полно горечи.

— Подарки твоей матери привезли… — тихо сказала она, её голос был тяжёлым, как будто каждое слово давалось с трудом. — Продукты, посуду… И… он руки Эльки попросил…

Альбина знала это — Ярослав рассказал ей вчера, но слова тёти Кати всё равно ударили, как молния. Её дыхание перехватило, горло сжалось, и она почувствовала, как мир рушится снова. Артур, ради Эльвиры, пошёл на эти бредовые старые традиции, которыми так гордилась их мать — сватовство, подарки, весь этот спектакль. Он не просто выбрал её сестру, он вонзил нож в её сердце, а мать с радостью держала этот нож. Её глаза потемнели, как буря, готовая разразиться.

— А мама? — выдавила она, её голос был едва слышен, как шёпот умирающего. Она боялась ответа, но не могла не спросить.

Тётя Катя ничего не ответила, только махнула рукой, её жест был полон усталости и презрения. Это молчание было хуже слов — оно сказало всё. Горько и мерзко стало на душе, как будто кто-то вылил на неё ведро грязи. Мать не просто приняла подарки, не просто благословила Эльвиру — она даже не подумала об Альбине, о её боли, о её разбитом сердце.

— Ради чего… Тётя Катя? — прошептала она, её голос дрожал, слёзы жгли глаза, но она не дала им пролиться. — Неужели она меня совсем не любит? Неужели…

— Она не понимает, Аль, — тихо сказала тётя Катя, её голос был полон боли, но в нём была теплота. — Не понимает. Она любит тебя, но… ты для неё опора, сила, стена, а Эля — ребёнок…

— Но я ведь тоже её ребёнок! — закричала Альбина, её голос сорвался, и она вскочила со стула, её тело дрожало от гнева и отчаяния. — Я тоже её дочь! Чем я хуже? Неужели моя боль ничего для неё не значит?

Её крик эхом разнёсся по кухне, и на миг всё замерло — шипение сковородки, тиканье часов, даже дыхание тёти Кати. Альбина стояла, её кулаки были сжаты, слёзы наконец хлынули, жгучие и безмолвные, стекая по её бледным щекам. Она чувствовала себя раздавленной, но её ненависть, её боль были как огонь, что не гас, несмотря ни на что.

— Тише, маленькая, тише, — тётя Катя шагнула к ней и обняла её трясущиеся плечи, притянув к себе с материнской нежностью. Её руки, морщинистые, но тёплые, гладили её спину, как будто могли сшить все её раны. — Не знает Анька, что творит. Бывает так, Аль, в жизни. Ты на отца своего похожа, вот и видит она в тебе защиту и стену. Думает, что ты сильнее всей этой романтики… Не понимает, что ты словно мотылек, хрупкая и нежная.

Её слова были как бальзам, но они же резали, как нож. Альбина уткнулась в плечо тёти Кати, её слёзы впитывались в её кофту, а боль, что жила в ней, не уходила, но становилась чуть легче от этой близости.

— Я не хочу быть сильной… — прошептала она, её голос был слабым, но в нём была правда. — Я хочу, чтобы меня любили… Как её…

Тётя Катя отстранилась, её руки легли на щёки Альбины, и она посмотрела ей в глаза, её взгляд был твёрдым, но полным любви.

— Ты любима, Алюш, — сказала она, её голос был как скала. — Димка тебя любит. Я тебя люблю. И отец твой любил, пока был с нами. А те, кто не видит этого… они пожалеют, Аль.... сильно пожалеют.... потому что не понимают еще, что они освободили....

Альбина до крови закусила нижнюю губу, ощущая всем телом как темнеет у нее в глазах от этих спокойных, теплых, мягких слов, от этих хрупких рук, обнимавших ее плечи.

- Они больше вас не тронут, - произнес вдруг кто-то, и Альбина лишь через мгновение поняла, что сказала это сама.

Отстранилась от женщины, поцеловала ту в висок.

- Никого они больше не тронут.

Задумалась, сидя на стуле у окна, глядя на просыпающийся город.

Крепко задумалась, заперев свою боль на замок. Эмоции сейчас мешали, они выбивали ее из ритма. Они сейчас ей были не нужны.

Кусала губы, пила растворимый кофе, ела оладушку за оладушкой, не понимая, что нормально ест впервые за эту адскую неделю.

Когда проснулся Дима и тоже пришел на кухню, только подняла руку, давая понять, чтобы ей не мешали.

А после – посмотрела ему прямо в глаза. Спокойно, уверенно, чуть насмешливо.

- Ты со мной, Дима?

Он молча кивнул, понимая, что Альбина пойдет теперь до конца.

29

От Димы она съехала в тот же день. Позвонила в агентство и быстро нашла себе новое жилье – не далеко от работы, так было удобнее добираться. Выбрала просторную однокомнатную квартиру, с красивым видом из окна, почти новой мебелью, большой ванной. Заплатила сразу за три месяца, чтоб потом голова не болела с решением этого вопроса.

Димка помог перевезти вещи, благо их было не так уж и много. Размещая одежду в большом зеркальном шкафу, Альбина невольно усмехнулась – ее зеленого платья, первого платья, когда она почувствовала себя красивой, среди вещей не оказалось – Эльвира забрала его себе, как и хотела.

Символично вышло.

Но она не расстроилась.

Вечером позвонила Ирине Александровне с короткой фразой:

- Мне нужна ваша помощь.

Знала, что та не откажет. Знала, что та ждет ее звонка, надеется, что Аля позвонит. И только улыбнулась, когда коллега назначила ей встречу в одном