Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 - Юй Фэйинь

— Между госпожой Лань и госпожой Сяофэн случилась жестокая перепалка, — продолжила Цуй Хуа, тщательно отбирая каждое слово, вплетая в доклад нужные нюансы. — Дело едва не дошло до вмешательства стражи с обнажёнными клинками. — Она сделала крошечную, рассчитанную паузу, позволяя этим словам обрести нужный вес. — Предметом спора, ваше величество, стал титул наследной принцессы. И право на него.

Линьфэй чуть заметно выпрямила спину. Её длинные, заострённые ногти, окрашенные в кроваво-красный цвет, бесшумно поскребли по идеально гладкой лаковой поверхности стола, оставляя едва слышные следы. Этот лёгкий, почти кошачий звук был единственным проявлением её внутреннего напряжения.

— Госпожа Лань с большим жаром и… пренебрежением заявляла, что трон ей не нужен, — продолжила Цуй Хуа, тщательно копируя интонации и жесты, — что весь клан Тан может переубивать друг друга, а ей хоть бы что. Но тогда госпожа Сяофэн… — Цуй Хуа искусно опустила глаза, изображая смущение, — госпожа Сяофэн позволила себе весьма ядовитую колкость.

Она сделала паузу, чтобы усилить эффект.

— Она сказала, что госпожа Лань лишь прикрывается именем и славой своего покойной матери, госпожи Линьюэ, играя в благородство и незаинтересованность, пока её дядя, министр Линь Юэ, методично расчищает для неё путь к трону прямо в Тронном зале, подкупая чиновников и смещая неугодных.

Воздух в покоях стал густым и тяжёлым, словно перед грозой. Каждое слово Цуй Хуа было отточенным кинжалом, направленным прямо в самое сердце опасений императрицы.

В воздухе повисла тягучая, звенящая тишина.

Императрица была неподвижна, но в её глазах, тёмных и бездонных, бушевал настоящий ураган. Она знала. Она слишком хорошо знала, что клан Линьюэ, могущественный, сплочённый и гордый, никогда не примет решения императора объявить наследницей её собственную дочь, маленькую Тан Мэйлинь. Недавний спор министров во главе с Линь Цзяном уже был открытым, дерзким вызовом её воле и воле её мужа-императора. Назревала буря, способная потрясти самые основы государства. Пока что Мэйлинь ещё носила титул наследной принцессы, но всё это могло рухнуть в любой миг. Положение было шатким, как лёд ранней весной.

— Что-то ещё? — грозно, без предисловий, спросила императрица, её голос прозвучал низко и опасно.

Цуй Хуа замотала головой, прижимаясь к полу ещё ниже. Она решила не рассказывать императрице о визите главы клана Линьюэ к Тан Лань. Некоторые козыри лучше приберечь.

— Свободна, — пронесла императрица, не глядя на неё, и принялась потирать виски длинными пальцами, на которых играли отсветы пламени.

Едва дверь закрылась за Цуй Хуа, Линьфэй жестом подозвала свою личную служанку, женщину в годах, чьё лицо было испещрено морщинами — немыми свидетельницами дворцовых тайн.

— Ты говорила, что слышала от евнухов, будто во дворец принцессы Тан Лань приходил Линь Цзян, — это был не вопрос, а констатация факта.

Служанка яростно закивала, её глаза расширились.

— Так точно, ваше величество! Все в тех коридорах об этом шепчутся!

Императрица медленно покачала головой, её красивые черты исказила гримаса холодного презрения.

— Цуй Хуа не сказала мне об этом. Не могла же она не знать. Даже если не слышала сам разговор, она в любом случае должна была слышать трепливые языки слуг.

Она тяжело вздохнула, и в этом вздохе звучало разочарование и решимость.

— Значит, я потеряла этого паучка. Что ж, — её губы тронула ледяная улыбка, — значит, она мне больше не нужна.

Она плавно подошла к низкому очагу, где тлели угли. Изысканным движением она взяла щепотку мелкого фиолетового порошка из скрытого кармана рукава и бросила его в огонь. Пламя вспыхнуло, зашипело и на мгновение окрасилось в призрачный, сиреневый цвет, отбросив на её прекрасное, бесстрастное лицо зловещие, танцующие тени.

И тут в сознании Императрицы, словно вспышка ослепительной молнии, родилась мысль. Тан Сяофэн… Девчонка из рода наложницы, хитрая, как лиса, и жадная до власти, как безродная шавка. Она так нарочито, так отчаянно пыталась снискать расположение Императрицы, так явно подлизывалась и раболепствовала, мечтая найти могущественную покровительницу, которая вознесёт её над всеми.

А что, если…

Хитрая, голодная лиса может стать отличной охотничьей собакой, — пронеслось в её голове с леденящей ясностью.

Мысль оформилась мгновенно, выстроившись в ясный, безупречный и безжалостный план. Пусть шавка сожрёт львицу. Пусть Сяофэн, движимая слепой завистью и ненасытной жаждой власти, сама, своими руками, устранит свою старшую сестру — главную претендентку, настоящую угрозу. А уж избавиться потом от этой безродной дочери наложницы, у которой за спиной не стоит могущественный клан, не составит никакого труда. Это будет проще, чем прихлопнуть надоедливую муху. И куда менее опасно, чем открытый конфликт с Линьюэ.

Уголки идеальных губ Императрицы дрогнули, сложившись в подобие улыбки — холодной, безжизненной и оттого ещё более пугающей.

— Позови ко мне принцессу Сяофэн, — отдала она приказ, и её голос вновь приобрёл стальную беспристрастность.

Служанка, пятясь назад, не поднимая глаз, выскользнула из покоев, оставив императрицу наедине с сиреневым пламенем и тяжёлыми мыслями о надвигающейся войне, которую она была полна решимости выиграть любой ценой.

Глава 38

Весь день Лу Синь провёл в гнетущем, звенящем молчании, неотступно следуя за Тан Лань как её самая мрачная и самая верная тень. Он видел, как утренняя ядовитая стычка с Сяофэн вытянула из неё все душевные краски, оставив лишь бледную, усталую оболочку. Она снова ушла в себя, в ту самую скорлупу отстранённости и тихой, всепоглощающей печали, из которой начала было понемногу выходить под лучами его невольного внимания и заботы Сяо Вэй. Она не улыбалась. Не смотрела по сторонам с тем самым живым, почти детским любопытством, что так поражало его в последние дни. Она просто механически существовала, и каждое её движение, каждый вздох были наполнены невыразимой усталой тяжестью, будто на её хрупкие плечи вновь взвалили невидимую, но невыносимую ношу.

Он ловил себя на диких, немыслимых, почти кощунственных порывах. На желании нарушить все правила, подойти и… просто погладить её по голове, как это делают с расстроенным, обиженным ребёнком, нуждающимся в утешении. Он жаждал снова услышать её смех — не тот, что звучал для чужих, а тот, настоящий, тихий и счастливый. Увидеть, как с её прекрасного, но такого скорбного лица наконец сходит эта маска безразличия и боли.

Его разум, вопреки воле, рисовал ещё более безумные картины. Он представлял, как обнимает её, прижимает к своей груди, закованной в доспехи, чувствуя под своими грубыми ладонями хрупкость её плеч, тонкость стана. Как шепчет ей на ухо тихие, неумелые, но искренние слова о том, что всё будет хорошо. Что он здесь. Что он не даст её больше никому обидеть.