Шипы в сердце. Том второй - Айя Субботина

Галина Петровна выглядывает вслед за мной, тут же всплескивает руками.

— Вадим Александрович, да что ж вы сами-то! Давайте я Виктора позову!

— Не надо, Галина Петровна, я справлюсь. — Говорит это — и выглядит очень расслабленным, как будто она каким-то образом успела растопить и его сердце тоже.

Я стою в арке, и просто смотрю на него.

Смотрю на то, как он смотрит на меня.

Я не знала, что одеть к его приезду — чтобы не выглядело так, будто я специально наряжалась. В итоге остановилась на своем любимом джинсовом комбинезоне для беременных. Теперь приходиться расстегивать его на последнюю пуговицу, потому что за последние недели мой маленький Авдеев заметно прибавил в размерах. Добавила к этому простой розовый лонгслив, и перевязала волосы платком на африканский манер — в последнее время почему-то особенно нравится носить именно такую прическу. Может все дело в том, что так мои каштановые кудри падают на лицо и немного скрывают щеки — как мне кажется, заметно распухшие. Я стараюсь не думать о том, как выгляжу, успокаивая себя тем, что за месяц с небольшим до родов самое главное — мой сын, а он, если верить анализам и Воронцовой, абсолютно здоровый карапуз.

Но сейчас, под пристальным взглядом Вадима, все равно тянет одернуть одежду и поправить волосы. Синий взгляд скользит по моему животу, замирает. Я укладываю ладонь сверху — чувствую упрямый пинок ножкой, немного морщусь, пытаясь успокоить поглаживаниями. Обычно это работает, но сейчас сын как нарочно пинается еще раз.

— Хватит бодаться, — говорю шепотом, рефлекторно, потому что за последние недели это тоже стало нашей маленькой традицией — разговоры и поглаживания. Я все ему показываю, надеясь, что он видит мир моими глазами, и уже в восторге от того, во что его чокнутая мамочка собирается превратить его дизайнерскую комнату.

Вадим делает шаг ко мне.

Краем глаза замечаю, как Галина Петровна тихонько, почти незаметно скрывается на кухне, оставляя нас наедине.

Авдеев становится рядом. Следит за движением моей ладони.

Я не могу поднять взгляд — он так близко, что от сумасшедше любимого запаха кружится голова. И во рту — горячо, так, что тянет прикусить щеку изнутри, чтобы сдержать рвущуюся наружу потребность в поцелуях. В последнее время я постоянно о них думаю. Вспоминаю, что иногда их было так много, что от его щетины у меня покалывал подбородок. Мне очень нравилось это тогда, но сейчас хочется просто адски сильно.

— Хулиганит? — слышу над головой спокойный ровный голос.

— Угу, — еле выдавливаю, боясь посмотреть ему в глаза.

Вижу, как сжимает — и разжимает висящую вдоль тела руку.

Она так близко, что жар от ладони просачивается мне под кожу даже через одежду.

Стараясь на анализировать и не задумываться над причинами и последствиями очередной импульсивной выходки — тянусь. Смыкаю пальцы на его запястье. Подтягиваю руку ближе — не чувствую никакого сопротивления.

Кладу его ладонь на свой живот.

Там, где наш сын только что ощутимо двинул меня под ребрами.

Зачем-то задерживаю дыхание, когда длинные пальцы мягко, сначала почти незаметно, а потом чуть смелее — гладят. Вспоминаю, как вот так же гладил меня. Водил пальцами по спине, когда валялась на пляже, как массировал мне затылок, пока дремала у него на плече под старый американский боевик.

Чувствую отчетливый пинок, а через секунду — слышу над головой громкий вдох.

Набравшись смелости — все-таки смотрю.

Натыкаюсь на широченную улыбку. На чертиков в глазах, которые Авдеев слегка щурит, и его ресницы снова превращаются в преступление против моего сердечного ритма. Сын как чувствует первый телесный контакт — уверенно «бодает» ножкой как раз ему в ладонь. Вадим смеется. Пальцы двигаются увереннее. Кажется, еще немного — и он поймает нашего маленького забияку за пятку даже через одежду.

— Не больно? — смотрит мне в глаза. Как будто с искренним беспокойством.

— Сейчас нет, — голос снова предает, опускается до шепота. — Но иногда бывает… Нужно провести воспитательную работу с отпрыском, Вадим Александрович.

Я просто шучу.

Как всегда, чтобы не поддаваться панике.

Но в ответ пальцы чуть-чуть сильнее надавливают на живот — как будто проявляя немного правильного и уместного авторитета. Замечаю, что вторую руку Вадим достаточно резко толкает в карман штанов.

— Эй, пацан, так нельзя, — голос — хоть и мягкий — но звучит в достаточной степени серьезно. — Маму нельзя обижать. Мама — важнее всех, ладно?

Мне отчаянно хочется верить, что пока сжимаю пальцами его запястье, он не чувствует с каким остервенением бьется мое сердце.

Глава восемнадцатая: Барби

За последние недели тишина в моей квартире стала другой. Она больше не давит и не размазывает пустотой. Она стала… наполненной. Пропитанной едва уловимым запахом краски, отголосками негромкого смеха и фантомным ощущением присутствия Вадима, даже когда его здесь нет. Я живу в этом странном, хрупком мире, который мы с ним построили внутри моей золотой клетки, уже три недели. Мире, который, как лоскутное одеяло, соткан из тихих шуток, обсуждений без споров и долгих, наполненных молчанием вечеров.

Стена в детской почти готова. Она больше не пустая и бездушная. Теперь по ее нежно-голубому небу плывут пушистые, бело-розовые облака, летят неуклюжие, нарисованные моей рукой самолетики, парят воздушные шары и жужжат смешные, пузатые пчелы. Это сборная солянка, хаотичная и наивная, лишенная всякой композиции, но она — моя, и она — живая. Теперь каждый раз, когда я захожу в детскую, мое сердце наполняется тихой, щемящей нежностью.

Все это время Вадим рядом.

Мы договорились, что он будет приезжать раз в несколько дней, чтобы «контролировать процесс», и я, сжав зубы, готовилась к тому, что в итоге даже моя личная идея превратится в его от начала и до конца. Была уверена, что он будет стоять за моей спиной, как надзиратель, критикуя каждый мазок и любое неверное движение.

Но все получилось совсем по-другому.

Вадим приезжал. И… просто помогал.

На стремянку, как и обещал, он меня не пустил. Вместо этого сам залезал наверх, с кисточкой и валиком, и рисовал — очень сосредоточенно и старательно, без намека на раздражение на лице. Рисовал облака по моим эскизам, выводил контуры воздушных шаров. Делал это пока я сидела внизу, на мягком коврике, окруженная банками с краской, и просто в открытую пялилась: на то, как напрягаются мышцы на его спине, как сосредоточенно он хмурит брови, какой он