Шипы в сердце. Том второй - Айя Субботина

свое единственное убежище. Галина Петровна как раз заканчивает накрывать на стол, но, увидев меня, тоже замирает. Сначала смотрит на меня, потом — в сторону гостиной, и ее добрые, карие глаза полны невысказанных вопросов и тихого понимания.

— Спит, — почему-то говорю шепотом. Все еще чувствуя тупую боль от того, что говорю это о чужом мужчине.

— Даже большие и очень серьезные мужчины иногда немножко устают, — Галина Петровна качает головой.

Молчу. А что я могу сказать? Что мне до боли, до спазма в груди хочется его обнять — вот такого? Что хочу укрыть его пледом, сесть на пол рядом с диваном и просто смотреть, как он спит? Что эти минуты хрупкой тишины для меня дороже всех его денег и контрактов?

— Кушать будешь? — Галина Петровна кивает на все еще пустые тарелки.

— Я… я не голодна. Потом. — Вижу ее строгий взгляд и добавляю: — Обещаю.

Это ложь. Я голодна, но не по еде. Мой голод… он про другое.

Я изголодалась по моему Хентаю. По его теплу и запаху. Я адски скучаю по его голосу, когда он не режет сталью, а обволакивает бархатом.

Галина Петровна понимающе вздыхает, но не спорит. Молча убирает тарелки, накрывает кастрюли крышками, превращаясь в добрую, заботливую тень.

— Ну, я тогда пойду, Кристиночка. Поешь только обязательно, моя хорошая. Пока горячее, ладно?

Я остаюсь одна: наедине со спящим Вадимом и целым легионом моих собственных демонов.

Проходит час, который тянется, как вечность. Потом еще один.

Я сижу на кухне, пью остывший чай и смотрю в темное окно, в котором отражается мое бледное, напряженное лицо. Боюсь идти в гостиную. Боюсь снова его увидеть. Боюсь, что не выдержу — подойду, дотронусь, разбужу. И он снова превратится в беспощадного Авдеева, для которого у маленькой грязной Тарановой есть только пара персональных холодных улыбок и выражение лица «ты просто пустое место».

Пока мою чашку, сквозь шум льющейся воды слышу звонок его телефона.

Замираю. Не хочу подслушивать, потому что это неправильно. Но ноги сами несут к арке. Останавливаюсь в тени, где меня не видно, превращаясь в любопытного призрака в своем собственном доме.

Вадим проснулся. Сидит на диване, трет лицо ладонями. В его движениях — усталость и сосредоточенность, голос — до сих пор сонный, немного хриплый. И почему-то настолько интимный, что у меня пересыхает во рту.

— Да. Слушаю.

Я задерживаю дыхание, сжимая кулаки.

Только не она. Пожалуйста, только не Лиза.

— Нет, я не в офисе. Что там у вас? — Он слушает несколько секунд, а потом его голос мгновенно меняется. Сонная хрипотца исчезает, уступая место холодной, рубленой автоматной очереди слов. Это больше не Тай. Это Авдеев. В. А. — Сколько? Вы охуели там все, что ли? Я же сказал, никаких превышений сметы. Мне плевать на инфляцию и на курс. У нас есть договор. И если вы не уложитесь в бюджет, я выебу вас всех, по очереди. Я понятно объясняю?

Работа. Слава богу. Как наркоман, кайфую от этой маленькой дозы облегчения. Такого сильного, что на мгновение кружится голова, и приходится опереться на стену.

Он говорит еще несколько минут, отдает короткие, четкие приказы, как генерал на поле боя. Потом отключается, с шумом выдыхает, и этот звук кажется мне звуком спускаемого пара в перегретом котле.

Слышу, как встает. И, собрав в кулак всю свою волю, выхожу из тени.

Он стоит посреди гостиной, растрепанный, сонный, и проводит рукой по волосам. На мгновение выглядит потерянным, и это так не похоже на того Авдеева, который только что по телефону грозился всех уничтожить.

— Прости, — замечает меня, — отключился.

Бросает взгляд на часы. Красивое лицо снова становится жестким.

Я прикусываю губу, чтобы не закричать: «Не надо, не становись таким… снова».

— Пиздец. Уже девять. — Как будто извиняется. Как будто ему тоже жаль, что эта короткая передышка закончилась.

Хотя с чего бы? Это я сейчас останусь одна, а ему есть к кому возвращаться.

— Я сейчас умоюсь и уеду.

Я молча киваю.

Хочу сказать: «Останься».

Хочу сказать: «Ужин остыл, но я могу разогреть».

Хочу сказать: «Поговори со мной, пожалуйста, и я расскажу тебе историю: жила-была девочка, глупая-преглупая, такая круглая идиотка…».

Но молчу. Потому что дала себе обещание. Потому что я до черта гордая. Потому что я до смерти боюсь снова услышать отказ.

Вадим одни резким, отточенным движением стаскивает через голову свитер. Бросает на подлокотник. Ведет плечами, разминая после не самого удобного лежания на диване.

А я просто… перестаю дышать.

Он стоит передо мной. Топлес. В одних брюках, низко сидящих на бедрах. Вижу все, жадно трогаю взглядом: широкие, мощные плечи, рельефную грудь, покрытую темными, короткими волосками. Узкую полоску, сбегающую вниз, к пряжке ремня. Идеальный, прорисованный каждой мышцей торс, который я прямо сейчас вспоминаю кончиками пальцев. Только в своем воображении, но ощущается так остро, что приходится, как нашкодившей, заводить за спину руки.

Мое тело так отчаянно его помнит. Помнит, каково это — касаться этой горячей, смуглой кожи. Проводить пальцами по твердым, как камень, мышцам. Чувствовать, как под ладонями лупит его сердце, отбивая ритм нашего общего безумия.

Вадим уходит в ванную. А я потерянно скольжу взглядом по комнате, ставшей невыносимо пустой. Пока на спотыкаюсь об его небрежно брошенный на диван свитер.

Нужно держаться, но я не могу.

Медленно, как будто боясь спугнуть наваждение, беру в руки — тяжелый, мягкий, до одури пахнущий. Им.

Втягиваю жадно — носом, ртом, кажется, даже подушечками пальцев. Запах ударяет в голову, как самое сильное вино. Я зарываюсь в него лицом, вдыхаю глубоко, до головокружения. Прижимаю свитер к груди, обнимаю так сильно, как будто это — он сам.

Знаю, что схожу с ума, но мне все равно. Вспоминаю, как носила его футболки и рубашки. Как страшно велики они мне были. Как я тонула в них и в его запахе — прямо как сейчас. И как правильно все это было. Естественно. Словно я наконец нашла свою кожу.

Я так глубоко ныряю в эти воспоминания, что не слышу шагов за спиной.

— Мне нужна эта вещь, малыш.

Его голос — тихий, хриплый — заставляет вздрогнуть и резко крутануться на пятках.

Вадим стоит всего в нескольких шагах от меня.

Волосы у него влажные, растрепанные. По обнаженной груди стекают капельки воды, теряясь в темных волосках. Синий взгляд — прямо на меня, в упор. Без злости. Без насмешки.

А я стою, наверное, с выражением чайки на лице, прижимаю к груди его свитер,