Шипы в сердце. Том второй - Айя Субботина

зверь. В голове — война. Гордость кричит: «Не смей унижаться и клянчить!». А что-то другое, новое, теплое, материнское, шепчет: «Это же для Авдеева-младшего, ничего страшного не случится, если я просто спрошу — можно ли…».

Вадим никогда мне не отказывал. Правда, так было ДО того, как я открыла крышку его ноутбука…

Я сажусь на диван, беру в руки телефон. Звонить? Нет, господи, абсолютно точно нет — если услышу его холодный каменный голос, точно не смогу выдавить из себя ни звука.

Написать сообщение? Какое? О чем? Перебираю в голове варианты, но не могу найти тот, в котором ясно доношу суть и при этом это не похоже на униженную челобитную.

Голосовое, да. точно. Это — компромисс. Он услышит мой голос, но я не услышу его.

Нажимаю на кнопку записи, но из-за колотящегося в горле сердца, приходится начать с невнятной паузы, чтобы выдохнуть.

— Привет, — голос все равно предательски дрожит и срывается. — Я… я знаю, сейчас день, ты, наверное, очень занят. Но у меня… у меня появилась идея. Я сейчас в детской. И я подумала… тут стены такие… пустые. Я бы хотела разрисовать одну. Сама. Нарисовать что-нибудь… для сына. Облака, или животных, я еще не решила. Но мне нужно твое разрешение. Это же твоя квартира. В общем… дай знать, что ты думаешь. Если нет — я пойму.

Переслушиваю. Голос — жалкий, просящий. Тут же стираю.

Записываю снова. На этот раз — более уверенно и отстраненно.

— Вадим, добрый день. Я по делу. Хочу внести некоторые изменения в интерьер детской комнаты, возможно, расписать одну из стен. Так как это твоя собственность, мне необходимо твое официальное согласие. Подумай и сообщи о своем решении.

Снова стираю. Слишком сухо, по-деловому. Как будто я прошу разрешения на перепланировку офиса.

Я записываю и стираю сообщение раз десять. И в итоге, отчаявшись, просто надиктовываю то, что идет из самого сердца.

— Привет. Это я. У меня тут… идея. Я в детской. И я смотрю на эти стены, и они такие… пустые. Я хочу их разрисовать. Сама. Чтобы, когда родится наш сын, он видел не просто голубой цвет, а что-то… ну, не знаю… прикольное. Я не знаю, что это будет. Может, просто облака. Или смешные животные. Пока никакой конкретики, только идея и дурной энтузиазм. Но я не могу сделать это без твоего разрешения. Это же… твой дом. В общем… подумай. Пожалуйста.

Я отправляю, не переслушивая. И тут же швыряю телефон на другой конец дивана, как будто это граната с выдернутой чекой.

Проходит полчаса. Я сижу, не двигаясь. Смотрю в одну точку и стараюсь не подаваться желанию проверить — а прочитал ли он его вообще, пока я тут сижу и дергаюсь в ожидании ответа.

Еще полчаса тишины. Логично — Авдеев занят, у него дела. Ему не до моих дурацких идей.

Еще час. Я даже успеваю убедить себя в том, что это была абсолютно инфантильная дурацкая идея, из разряда тех, которые могут прийти исключительно в «беременную» голову.

А потом телефон «ожидает» входящим, и от неожиданности я почему-то громко шмыгаю носом и прячу ладонью улыбку, потому что на экране — «Авдеев». Так я его подписала.

Но уже через секунду эйфория сходит на нет и в голову вонзается мысль — Мое Грёбаное Величество решил лично меня отчитать. Иначе… зачем? Не для того же, чтобы сказать: «Я не против»?

Но не ответить после того, как написала первой — это уже просто какой-то детский сад.

Просто, пока подношу телефон к уху, уговариваю себя держаться и ни за что на свете не дать ему почувствовать свое разочарование и боль.

— Алёна должна была оставить тебе документы, Кристина — я так понимаю, ты их даже не смотрела?

— Эммм…

Чувствую себя круглой идиотской, потому что ожидала услышать что угодно, но точно не это.

— Ты слушал мое голосовое? — переспрашиваю на всякий случай. Не могу отделать от ощущения, что мы с ним играем в «испорченный телефон».

— Да, Кристина, поэтому и спрашиваю.

— Я не… — Если покопаться в памяти, то даже вот так сходу и не вспомню, в какой ящик комода их сунула. — Я не думала, что там что-то важное…

Пока размышляю над тем, насколько же по-идиотски звучат мои слова, слышу на том конце связи приглушенное: «Вот же упрямая коза…»

Он не называл меня так с тех пор, как мы…

Я резко трясу головой, немного отрезвленная его деловым тоном, на этот раз уже не в сторону, а точно мне

— Найди эту папку, посмотри, что там — потрать полчаса своего драгоценного времени. И перезвони мне.

Он заканчивает разговор, оставляя меня наедине с гудками и полным непониманием происходящего.

Иду в гостиную. Несмотря на то, что была уверена, что не помню где лежит эта чертова папка, нахожу ее с первого раза. Открываю, перекладываю документы: договоры, графики, целая кипа бумаг на каждый случай жизни. Я пролистываю их, почти не глядя, потому что ничего того, что хотя бы как-то касалось моей просьбы, там явно быть не может.

Но спотыкаюсь, когда очередь доходит до документов на право собственности этой квартиры. Пробегаю взглядом по строчкам, и мой мозг отказывается понимать смысл написанного. Адрес… да, это адрес этого пентхауса.

Собственник — Таранова Кристина Сергеевна.

Я перечитываю снова. И снова. Раз десять — не меньше, но смысл от этого все равно не меняется — эта здоровенная квартира действительно принадлежит… мне.

Осознание этого так глушит, что приходится спуститься на пол, как будто на диване вдруг не осталось места для меня и моего… чертового упрямства. В ушах шумит, но если постараться прислушаться, то там просто одна, зацикленная в бесконечность фраза: «Какая же ты дура, Крис…»

Все это время… все эти недели… я жила здесь, чувствуя себя пленницей в его золотой клетке. Ненавидела эти стены, презирала холодный, бездушный интерьер, потому что все это было демонстрацией его власти, контроля и безграничных возможностей.

А на самом деле… это было мое с самого первого дня.

Я могла делать здесь все, что хотела: перекрасить стены в кричащий розовый, назло ему, могла заменить эту выхолощенную дизайнерскую мебель другой — возможно, еще более ужасной. Я могла быть здесь хозяйкой — и это избавило бы меня от целой кучи глупых мыслей.

Боже.

Вслед за осознанием и пиковой радостью, накрывает волна злого, унизительного стыда. Не было ни единого повода для драмы, но я так отчаянно старалась его выковырять, что