Американка - Хэдди Гудрич

и рассмотрел испорченную кастрюлю. С сочувствием сказал, что ситуация непростая, в этом случае горячей воды и мыла не хватит, нужно кое-что посильнее, гораздо сильнее, такое специальное масло…

— Какое масло?

— Масло… — повторил Умберто, но из-за шума воды и голосов моих подруг в коридоре я его не расслышала.

— Да-да, именно с его помощью надо оттирать кастрюли. Советую тебе использовать именно его.

— И где оно — здесь, в кухне?

— Нет, дома у нас нет, но его можно купить. Если хочешь, поехали с нами, на обратном пути заедем в аптеку. — Казалось, Умберто вот-вот рассмеется.

Моющие средства не продавались в аптеке, но я все еще не понимала. Умберто подгонял меня, и я уже вытирала руки, как вдруг до меня дошло. «Локтевое масло»! Это выражение означало: «работать руками». Почти год в Кастелламмаре — и все равно какие-то выражения я забывала или не понимала. Умберто все еще мог обвести меня вокруг пальца. Я сжала зубы, а он с довольной улыбкой закрыл за собой входную дверь.

* * *

Риккардо пора было отправляться в армию. Анита, казалось, относилась к его отъезду философски. Может, она хотела подбодрить и себя, и сына, повторяя, что немного дисциплины ему не повредит. Я думала, мне будет легче, когда Рикки уедет, — на одну кровать меньше убирать, на одну тарелку меньше мыть. Но когда я в последний раз на кухне гладила ему рубашку, которую он хотел надеть в дорогу, в поезд на Комо, я поняла, что все эти маленькие невидимые добрые поступки для человека, которого я видела только мельком, были единственным способом показать мою любовь к нему. Я поняла, когда вела утюгом по воротнику, как мне будет не хватать Рикки, что мне совершенно не хочется говорить ему: «Гладь сам свою рубашку, а я отправляюсь в отпуск на Ибицу».

Анита потеряла спокойствие только от новости, что Риккардо решил расстаться с Федерикой, посчитав, что расстояние — слишком тяжелое испытание для них.

— Какое испытание, Рикки? Вы же сможете видеться во время твоего отпуска? К тому же ты уезжаешь всего лишь на год. А вы уже четыре года вместе. Вы будете звонить друг другу, писать любовные письма, в чем проблема?

— Мам, отстань. Я уже все решил и сказал Федерике.

— Господи, Рикки! Да как тебе такое в голову пришло? Где ты еще найдешь такую прекрасную девушку? Как ей сейчас, наверное, плохо. Ох, Мадонна, я должна ей позвонить. — Анита начала заламывать руки, жалеть девушку своего сына, параллельно переживая что-то личное. — Кто вернет ей годы, которые она так преданно посвятила тебе? Кто вернет ей молодость? Как она сможет снова влюбиться, где найдет достойного человека, с которым захочет создать семью и завести детей?

— А ну хватит, ты просто помешалась на этих свадьбах и детях. Федерике всего двадцать, в чем тут проблема вообще! — Рикки застегнул еще теплую рубашку. — Ну как, мне идет?

Тем же вечером, после наших занятий любовью Раффаэле сказал, что я заслуживаю лучшего. Он произнес это спокойно, словно озвучил мысль, сформировавшуюся у него в предыдущие месяцы. Я смотрела на его профиль, который выделялся на фоне нашей звездной стены, — красивый и гордый профиль, как горная цепь, сглаженная временем. Мне не нужен был никто лучше.

— Рассказать тебе историю?

— Давай, — согласилась я, но внезапно меня охватил страх, и я прижалась к Раффаэле.

— Не волнуйся, в этой истории нет привидений и нет пиратов. Это история о будущем.

Раффаэле начал говорить загадочным тоном. Сначала будет трудно, очень трудно. Я буду думать о Раффаэле с утра до вечера, вспоминая в мельчайших деталях его поцелуи и ласки. От мысли, что все это больше не повторится, я буду бросаться на кровать лицом в подушку, задыхаясь от рыданий. Я буду жестоко страдать. Он станет мне сниться ночами, постоянно и беспощадно. Боль покажется невыносимой, но я ее вынесу. После первого месяца разлуки, словно вознаграждая меня за силу и твердость, боль чуть уменьшится. Рассвет уже не покажется таким мучительным, а в течение дня я больше не буду думать о Раффаэле постоянно. Будут моменты, когда я стану отвлекаться, начну непроизвольно улыбаться при виде толстушки, которая спотыкается в своих дурацких босоножках на платформе, или мальчика, который делится мороженым с бродячей собакой. Уже осенью я стану думать о Раффаэле время от времени, страдание превратится в глухую боль, которая уляжется в глубине моей души, как слой опавших листьев. На следующий год от Раффаэле останется только смутное воспоминание, словно послевкусие от воды, которую я когда-то попробовала, или от красивого иностранного слова, чей перевод я позабыла. С течением времени я позабуду Раффаэле.

— Неправда, — произнесла я, — такая история мне не нравится.

— Дослушай до конца.

Я сдам финальный школьный экзамен (или как это там у нас называется) в Америке. Мне исполнится восемнадцать. Я поступлю в университет, выучу множество интересных вещей, стану еще умнее. Потом наступит момент, когда я захочу найти мужчину, чтобы прожить с ним жизнь.

— Ты найдешь хорошего человека, не такого, как я, — сказал Раффаэле, целуя меня в лоб. — Я желаю тебе прекрасной жизни и всего наилучшего, что есть в мире.

— Я тоже, — проговорила я хрипло, остальные слова застряли у меня в горле.

— Спасибо.

Мы помолчали, между нами лежала тишина, но улица продолжала шкворчать, как рагу на медленном огне. Женщина кричала «Анто! Анто!», шумел мотор мотоцикла, хлопала дверь. Но история была еще не окончена.

— Ты выйдешь замуж за этого достойного человека, у вас родится двое детей, мальчик и девочка. Пройдет много лет, и однажды я приеду в Чикаго, чтобы отыскать тебя. Ты можешь себе представить эту сцену.

В темноте мне даже не надо было закрывать глаза. Канун Рождества, лежат сугробы. Еще день, но снег уже синеватый, как небо, солнце быстро садится в этой части света. Мой дом выглядит уютно, он украшен бантами из красного бархата и погружен в теплый свет свечей. Елка тоже настоящая, верхушка касается потолка, дерево источает горький и чистый запах смолы. На елке висит гирлянда, которая мигает всеми цветами радуги. Моя дочь меня спрашивает: «Мамочка, я могу поставить звезду на елку?» — «Ну конечно, дорогая. Попроси папу принести тебе лесенку». — «Мама, посмотри в окно! — восклицает мой сын. — Снова идет снег!»

Я подхожу к окну. Мой сын прав: маленькие снежинки тихо падают на деревья в саду, который уже будто покрыт белой простыней. Единственное, что торчит из сугробов, — колючки остролиста, кустарника с красными ягодами, который так притягивают детей. Каждый