Ранчо страстных признаний - Лайла Сэйдж

сдала первый черновик книги в пятницу, а в воскресенье поехала к родителям. Папа спросил, как я отношусь к книге, и я сказала, что нормально – не супер, но нормально. Призналась, что пока не понимаю, в чем ее сердце. Он сказал, что я разберусь, и крепко меня обнял. Вера моего папы в меня непоколебима и тверда – как он сам.

Моего папу зовут Лейн. Он может починить почти все. Иногда в процессе что-то еще больше ломает, но в итоге все чинит. Если тебе что-то нужно, у него это наверняка есть в гараже (к большому сожалению мамы), и, когда он с говорит с кем-то, сложно понять – это его давний друг или человек, которого он только что встретил.

Он любит смотреть «Звезды ломбарда», «Смертельный улов» и шоу про сварку. Говорит громко и быстро, не может усидеть на месте. Он любит пирог с орехами пекан, горы и – больше всего – свою семью.

За неделю до моего шестнадцатилетия папа приехал, широко улыбаясь, на самой уродливой машине, которую я видела в жизни. Это был «ниссан сентра» 1992 года. Большая часть машины была белой, но две двери были черного цвета и торчали, будто не подходили по размеру. Разномастные колеса, бампер из черного пластика, а антенна, клянусь, ловила радиостанции с Плутона.

Окна были открыты – кондиционера в машине не было, – и я слышала, как из колонок гремит Pearl Jam; динамики уже хрипели.

Я возненавидела эту машину с первого взгляда. Еще больше я ее возненавидела, когда узнала, что она на механике, двери не запираются, а руль без усилителя. И что она моя.

Но папа ее любил – так же, как любит меня: такой, какая она есть, и за то, какой она могла стать.

Он с энтузиазмом взялся приводить ее в порядок – вычистил, покрасил двери, поставил новые колеса (пластиковые из «Уолмарта», которые я сначала считала отстойными, но после того, как я врезалась в бордюр и одно колесо отлетело, поняла, что выбор был правильный). Он горел желанием научить меня водить на механике, хотя я чуть не угробила нас обоих – и не раз.

Лейн научил меня проверять масло и менять колеса. Когда я случайно заехала на газон тети и врезалась в гидрант, он не стал на меня орать (но починил бампер скотчем и стяжками в качестве наказания). А еще купил самый уродливый фиолетовый чехол на руль, когда я пожаловалась, что руль слишком нагревается на солнце (потому что фиолетовый – мой любимый цвет).

Он показывает мне свою любовь в мелочах: покупает три буханки хлеба определенной марки, потому что я когда-то сказала, что он мне нравится. Он заботливый, добрый и всегда заставлял меня верить, что я могу все. Лейн рассказывал всем, кто готов его слушать, что его дочь – писательница, задолго то того, как я стала автором бестселлеров.

Он – мое сердце.

Так что, конечно, частички папы есть и на «Ребел блю». Он в прозвищах, которыми Густ, Амос и Хэнк называют своих дочек, потому что Лейн, кажется, никогда не называл меня полным именем. Да мне этого и не хотелось. Он в горных ветрах и большом синем небе. Эти кусочки всегда там были, но пока я писала «Ранчо страстных поцелуев», они обрели новый смысл.

Это не было запланировано. Но пока я писала и редактировала книгу, нам пришлось пережить страшный момент, когда я думала, что могу потерять папу.

Папа попал в больницу через несколько дней после того, как я получила правки на книгу, и вернулся домой только после того, как я их сдала. Почти все изменения я вносила, сидя в кресле у его кровати в больничной палате, и думала только о нем.

Знать, что мой папа не вечен, было очень страшно. Я не понимала, как этот человек – такой надежный, сильный, непоколебимый – может лежать на больничной койке. Он был так непохож на себя, будто выцветшая копия. Голос пустой, а сам он как фотография, у которой убрали яркость. Мое сердце разрывалось на части.

Я ненавидела это ощущение.

Но ничего не могла изменить. Оставалось только сидеть в том кресле, надеяться и думать.

Я думала о том, как мой папа всегда отвечает на все мои звонки, как он может починить все, что сломано. И почему-то снова и снова вспоминала ту дурацкую машину.

Но это была не просто дурацкая машина. Папа сделал из нее что-то большое, прочное и удивительное – осязаемое напоминание о том, как сильно он меня любит.

Так что, сидя рядом с ним в больничной палате с открытым ноутбуком и мыслями, крутящимися в голове, пока его тело боролось за выздоровление, я создала свое собственное напоминание о том, как сильно люблю его.

И оно в этой книге, которую вы держите в руках.

Где-то между первым и вторым черновиком «Ранчо страстных поцелуев» в историю любви Густа и Тедди вплелась дань уважения моему отцу. История превратилась в нечто большее, чем просто любовная история двух людей. Она стала гораздо шире – свидетельством о связи отцов и их детей. Она о том, что значит любить близких глубоко и искренне, даже когда это трудно, страшно и разбивает сердце.

Эта книга о том, как заботиться о наших близких всем своим существом и как они заботятся о нас в ответ. О тяжелых ожиданиях, сложном выборе и надежде. О том, как сердце может быть разбитым и полным одновременно и как, несмотря на время и перемены, любовь остается.

Эта книга оставила след в моем сердце. Я прошла путь от равнодушия к «Ранчо страстных поцелуев» до яростной, страстной любви к нему. Я боялась, что меня сломают ожидания, а теперь всей душой люблю то, что написала, и горжусь этим. Потому что это любовное письмо моему папе. Но оно спрятано в книге, которую он никогда не увидит, так что я написала ему эти строки – и вы их только что прочли.

Папа, ты был прав: я нашла сердце этой книги, и это ты. Все ты, папочка.

Я люблю тебя.

(Если я раньше и не была его любимой дочкой – а я была, – то теперь точно ею стала.)

Примечания

1

 Чапсы – рабочая одежда ковбоя, кожаные ноговицы (гетры, гамаши), которые надеваются поверх обычных штанов, чтобы защитить ноги всадника во время езды. (Здесь и далее прим. перев.)