Посткарантин - Злата Косолапова

взял её в свою. Я затрепетала. – Ты не виновата. Прежде всего потому, что Войтко, ходили слухи, уже давным‑давно мог иметь на меня планы. Так что твоя вина тут очень спорный момент, поверь мне. И больше об этом ни слова, ни мысли.

– Хорошо, – прошептала я пересохшими губами.

Мы были слишком близко друг к другу, чтобы мне не дрожать от волнения – слишком радостного, слишком желанного. Наёмник вдруг положил руку мне на шею, под голову и, наклонившись, поцеловал в лоб. Меня словно кинуло в ледяную воду.

Я улыбнулась и снова улеглась у Вебера на плече, ощущая, как в сердце теплится тихое счастье.

Глава 16

Возле Иверской часовни у Воскресенских ворот народ толпился, громко крича и волнуясь. За сборищем людей следил небольшой конвой из четырех человек, дежуривших у массивных дверей храма. Все люди из конвоя были одеты в одинаковую форменную одежду еще довоенных времен.

Лица у охранников были бледными, но относительно чистыми, с давно зажитыми ранами или, наоборот, со свежими царапинами. На руках у каждого из охранников были плотные перчатки, на груди наперевес покоились автоматы.

Конвойные пропускали в часовню по несколько человек и уже вскоре торопили их выйти. Здесь, у храма, я видела множество самых разных людей: старушек в платках, детей в потрепанной одежде, серьёзных мужчин с обветренными лицами, молодых людей и девушек с рюкзаками на спине – словом, всех. Кто‑то читал акафисты или пел тропари, кто‑то плакал, тихонько стоя в сторонке, кто‑то молился, сложив руки на груди или вытянув их перед собой. Некоторые, молясь, стояли на коленях, другие сидели на земле.

Иверская часовня хорошо сохранилась после войны. Я видела потертое дерево резных дверей и изумительные золотые звёзды на голубом куполе храма. Посмотрев на крест в руках ангела, сверкающего позолотой на вершине часовни, я, как и Вебер, осенила себя крестным знамением и с молитвой поклонилась до самой земли. Душа моя тосковала по Богу. Мне бы хотелось остаться здесь подольше, но толпа теснила, да и нам надо было идти.

– Помоги нам всем Господь, – сказала старушка, сжимая в дрожащих руках банку для милостыни.

Я бросила жетон в её банку, и она поблагодарила меня.

Мимо нас с Вебером проехал мужчина на велосипеде, к багажнику которого был прикреплен старенький магнитофон. Я отшатнулась от него, после чего мигом нырнула в Воскресенские ворота вслед за наёмником.

На площади потоками из стороны в сторону курсировало множество народа: немощные старики с мешками или сумками, странники в дорожной одежде, худые женщины с детьми, краснолицые торговцы с сумками и челноками.

Люди толпились у древнего краснокирпичного здания Исторического музея, ходили мимо собора Казанской иконы Божией Матери, где в окнах теплился неяркий свет тонких восковых свечей. На другом конце Красной площади я увидела Собор Покрова Пресвятой Богородицы или, как его до сей поры называли в народе, Собор Василия Блаженного, и некоторое время всё никак не могла оторвать взгляд от старинного храма, так хорошо сохранившегося после войны. Цветные маковки, словно бы сделанные из глазури, красовались на фоне серого неба, а в древних стенах светились маленькие окошки. Недалеко от собора высилась Спасская башня. Она касалась серых небес сияющей красной звездой, а её круглый циферблат с обездвижено замершими стрелками переливался золотом.

Меня кто‑то толкнул, и я ахнула, удержавшись на ногах только благодаря Веберу. В двухстах метрах впереди нас торговцы и караванщики суетились и бегали куда активнее, чем на пятачке возле Исторического музея. Гул там впереди стоял страшный: слышались смешки, голоса, крики, стук колёс и скрип дерева. Я вытянула шею, приглядываясь к тому, что там творилось в центре площади. Поразительно! Многочисленные повозки, запряженные лошадьми, а ещё телеги с мешками и коробками стояли у неглубокого кратера в центре площади, где был разбит рынок – огромный, шумный, похожий на бурлящий котёл. Я ещё никогда не видела места, столь пёстрого и оживленного.

И вот же он, ГУМ, напоминающий мне замок со страниц сказочных книг, высится прямо напротив рынка. Серо‑голубая крыша с двумя острыми башенками укрывала здание из бежевого, уже давно потемневшего камня, а остатки резных узоров ещё с давних времен по‑прежнему красовались между окон и у широких арок, под которыми располагались входные двери.

Войдя в здание ГУМа, мы с Вебером оказались в просторных помещениях торгового дома, некогда бывшего одним из самых известных в Москве. Узорная лепнина была испорчена временем и плохими условиями, но красота по‑прежнему оставалась живой в ветхих арках и в изящных выступах, в кованых парапетах и в полукруглых мостиках. Деревянные двери и красивая мебель были исчерчены царапинами и сколами, покрыты пылью. На мраморном полу плавали мутные блики от старых ламп. Стеклянный потолок центрального прохода в торговом доме был наполовину разбит, его осколки были сметены к стенам в некрасивые горки. Кстати, под потолком жители центральной Москвы натянули куски брезента, чтобы хоть как‑то защититься от стеклянного крошева и палящего солнца. В середине широких коридоров и на круглых площадках, где, по всей видимости, когда‑то были организованы кафе и забегаловки, до сих пор стояли круглые столики – деревянные, плетеные, кованые. Возле них были установлены пункты раздачи еды, именно поэтому там толпилось много людей.

Мы не сразу нашли «Амадеус». Нам пришлось довольно долго петлять по коридорам ГУМа, прежде чем мы вышли к стеклянным витринам нужного нам бара. Возле дверей в заведение стоял молодой человек в длинном плаще и с ёжиком рыжих волос на голове. Он щурил глаза и быстро перебирал колоду игральных карт, сжимая её в крепких пальцах. Неподалеку от него на старых картонках возле стены сидели две девушки, тихонько играющие музыку на самодельных инструментах. Вебер оставил собак снаружи, у разбитой вазы, затем мы с ним прошли мимо девушек, обошли рыжеволосого парня и зашли в бар. В полутемном помещении «Амадеуса» стены были отделаны панелями из тёмных досок, а источником света служили изогнутые золотистые бра. Здесь изумительно хорошо чувствовался запах табака, старого дерева и пряностей. Потоптавшись на месте, мы протиснулись поближе к стойке, заставленной широкими бокалами с разномастным алкоголем и стеклянными пепельницами, в которых дымились окурки.

Суровый бармен в синей бандане и с густой бородкой, покрывающей крепкий подбородок, сердито поглядывал то на официанта, разносящего напитки, то на пожилую уборщицу, оттирающую столешницу в другом конце зала.

– Доброго времени суток, – прочистив горло, быстро сказал Вебер.

– Чего ещё?

Окинув сначала Вебера, а потом и меня цепким взглядом и не обнаружив ничего интересного,