Посткарантин - Злата Косолапова

– Устала? – спросил меня Сашка, словно читая мои мысли.

Вебер хмурился, не сводя с меня взгляд каре‑зеленых глаз, слишком умных и проницательных, чтобы не понять, что со мной что‑то происходит. Я попробовала беззаботно махнуть рукой и улыбнуться. Получилось как‑то слишком наигранно.

– Да нет, не очень…

Вебер кивнул. Вытянул пачку сигарет из кармана и подтянул к себе стеклянную пепельницу, стоящую на комоде.

– Сегодня хоть наконец‑то можно выспаться как следует.

Саша улыбнулся, доставая из кармана зажигалку.

– Вебер…

– Да, Машка?

Он закурил и бросил на меня быстрый взгляд. Моя тоска ещё больше усугубилась. Меня словно бы резануло. Что я всё хочу‑то от него? Я ему кто вообще?

Впрочем, я и не собираюсь осложнять Веберу жизнь. Ни в коем случае.

Я просто должна сказать ему правду. Просто потому, что если не скажу, это будет нечестно по отношению к нему.

– Я… должна тебе кое‑что сказать, – сбивчиво произнесла я, убирая прядку волос за ухо и упорно глядя в сторону. – Это… важно.

– Слушаю, – немного напряженно сказал Саша, хмурясь и вглядываясь в моё лицо. – Что‑то случилось?

«Так. Не краснеть, не бледнеть и взять себя в руки. Давай, Маша, ты сможешь…»

– Нет‑нет, то есть да… М‑м… Я… это… в общем…

Я замолчала. Все слова пропали, и теперь я кусала губы и наблюдала за Сашей, не зная, что мне делать. Он стоял возле столика с пепельницей и не сводил с меня взгляда.

Я всё молчала, не в силах вымолвить и слова.

Вебер затушил окурок и сложил руки на груди, продолжая дожидаться от меня какого‑то отклика. А я вдруг совсем потеряла дар речи, глядя в его каре‑зелёные глаза. Обомлела, не в силах даже пошевелиться. Дура. Всё испортила. Вебер приподнял бровь, наблюдая за мной с некоторым удивлением. Он усмехнулся и, подняв руку, пощёлкал в воздухе пальцами.

– Эй, Машка? Что с тобой? Чего, говорю, там важное у тебя? В любви, что ли, собралась признаваться? Чего молчишь‑то?

Видимо, я так сильно изменилась в лице, что Вебер сразу всё понял. Его лицо вытянулось, и он исступленно замер на месте, ошеломленно меня разглядывая.

– Маш, ты что, серьезно, что ли?..

– Представь себе, – прошептала я.

– Маша…

– Послушай, Саш, – не давая Веберу начать, ответила я. – Я… не хочу становиться для тебя обузой. Я не хочу, чтобы ты думал, что я тебе собираюсь жизнь усложнить и так далее… Я просто не хочу, чтобы между нами была какая‑то недосказанность. Тем более… такая серьёзная. Я посчитала, что это будет нечестно по отношению к тебе, если… я не скажу тебе, что… что я уже много лет люблю тебя. Вот.

Я выдохнула. С облегчением и тоской. Мне вроде бы как стало полегче – с одной стороны, а с другой, мне, если честно, хотелось навзрыд разрыдаться.

Вебер молча смотрел на меня. Его каре‑зелёные глаза искрились каким‑то пониманием, что ли. Не знаю. Знаю, что взгляд потеплел. Словно бы печаль, которая его давненько мучила, как‑то отступила. Впрочем, под натиском таких чистосердечных признаний всё что угодно на задний план отступит.

– Маша, Маша…

Вебер подошёл ко мне. Он обхватил ладонями моё лицо и посмотрел на меня так, как никогда раньше не смотрел: строго, но с той теплой, внимательной нежностью, которую я и не надеялась, что мне когда‑нибудь кто‑нибудь адресует. Тем более Вебер… Разве… он что‑то чувствует ко мне более сильное, чем нечто братское, дружеское?.. Я поверить в это не могла.

– Моя Маша… Моя дорогая Маша, вот уже пять лет моей жизни я делаю всё, что в моих силах, чтобы лишний раз не думать о тебе. Не прикоснуться, не сделать неосторожного шага, попытки, которые приведут меня к тому, что я упаду в эту… пропасть, а потом оттуда не вернусь. У меня никогда такого не было. Ни с кем. Никогда и не будет, я уверен. Я люблю тебя так, как никого никогда бы не смог полюбить. И твоё признание для меня – это самое большое счастье в моей жалкой жизни, как и ты сама, птенец.

Я обомлела. Слёзы счастья полились из моих глаз, улыбка расцвела на губах.

– Ты любишь меня… Я и не надеялась на это… Никогда не надеялась…

Вебер прижал меня к себе. Как близки мы были… От него пахло табаком, ночным ветром, костром. Меня вдруг всю словно бы пережало. Близость с Вебером всегда действовала на меня так, словно бы я ныряла куда‑то глубоко, на дно… На дно самого горячего озера на свете.

Сдерживая дурацкую улыбку, я нервно втянула в себя воздух и опустила лицо. Теперь я видела лишь его кожаную броню, перетянутую на груди крепким ремнем.

Вебер коснулся шершавыми пальцами моего подбородка. Он был по‑прежнему в перчатках без пальцев. И вообще, был всё таким же. С чего ему меняться? Таким я его и запомню навсегда: со смуглым лицом – по мне, так невероятно красивым, – легкой улыбкой, самой ободряющей на свете, с взъерошенными тёмно‑каштановыми волосами, отросшими и всегда придающими Веберу какой‑то героический вид.

Я подняла лицо, глядя на Вебера. В его бесконечно любимые мной каре‑зеленые глаза. Он едва заметно улыбнулся, провёл пальцем по моей щеке, наклонился и поцеловал меня. Сокрушительная волна обжигающего счастья закрутила меня, закрутило моё сердце, горящее любовью. Господи, неужели это не сон?..

***

Ночь расплылась глубоким покрывалом, укутала узкие улочки, легла на крыши старинных зданий, впитала в себя запахи всех ныне погашенных костров, а ещё готовящейся еды и пороха.

Комендантский час на нашей улице уже давным‑давно отгремел, а в Москве сложно договориться со стражами порядка. Хочешь гулять – гуляй хоть всю ночь, но там, где разрешено, а где не разрешено – извини.

Я глубоко вздохнула, продолжая смотреть сквозь окно на тёмный переулок. Хорошо, что здесь не горели фонари. Я устала от света, тем более от этого неприятно‑рыжего, въедливого и раздражающего.

В комнате позади меня тоже во всю силу господствовали сумерки. Я находилась всё там же, в гостиной старой квартиры. Вебера не было, он пошёл выгуливать собак. Я немного нервничала, потому что мне казалось, что он задерживается.

Время уже двенадцать.

Я постучала пальцем по разбитому подоконнику, проследила взглядом за витиеватыми линиями трещин, разросшихся в твёрдом слое белой краски. В этот момент я услышала страшный звук – рёв многочисленных моторов и крики людей. Слетев с подоконника, я