Невольница его величества - Татьяна Андреевна Зинина

Да, со стороны я казался ледяной глыбой, но в действительности же душу сжигали огненные смерчи, превращая ещё живую её часть в чёрный пепел.

Чет молчал, продолжая смотреть в пол, зато вокруг стало очень тихо. Настолько, что я слышал только нервное дыхание толпы придворных.

– Говори, – приказал я, совсем немного повысив голос, но этого оказалось достаточно.

Бывший друг на несколько секунд зажмурился, но потом всё же начал отвечать:

– Я виноват в том… что помог организовать ваше похищение, – сказал он негромко, но в повисшей тишине его услышали все.

– И всё? – спросил я с усмешкой.

– Нет, – Чет сглотнул. – Я… знал, что вас хотят убить, и не помешал этому.

– Дальше, – кивнул я.

– Я… – он сжал пальцы в кулаки, но всё же продолжил: – Используя оборотное зелье, я играл во дворце вашу роль, чтобы никто не заподозрил, что настоящий король… погиб.

По залу прокатился удивлённый возглас, снова поднялся шум. Но оказалось достаточно одного взмаха рукой, чтобы все дружно заткнулись. Я бы с радостью обошёлся без этого прилюдного признания, тем более, что сам присутствовал на допросе Четтера, даже задавал ему вопросы. Но нынешнее представление было организовано совсем не для развлечения. Я должен был донести до жителей страны реальную версию произошедшего, поэтому публичное покаяние Чета было самым верным ходом.

– Как именно вы пытались меня убить? – задал я новый вопрос.

– Аделина… создала проклятие на основе вашей крови, – проговорил Четтер.

– То есть, вы с ней не оставили мне ни единого шанса на выживание, – пояснил я. – И всё же я выжил. Правда, за это мне пришлось заплатить свою цену. Но скажи всем этим людям, Чет, кто же на самом деле женился на Аделине, и чьего ребёнка она носит?

– Я, – он склонился ещё ниже и теперь почти касался пола рыжей растрёпанной чёлкой. – Ребёнок мой.

– А что же стало с айвиркой Эбелин, которую вы привезли во дворец?

– Это была не она. Девушка… горничная. Она согласилась сыграть роль вашей невесты. Мы поили её особым зельем, чтобы она сошла с ума.

Я кивнул. Собравшиеся в зале придворные слушали очень внимательно и теперь, казалось, боялись даже пошевелиться.

– Как я понимаю, когда послы Айвирии явились предъявлять претензии за её убийство, короля уже изображал не ты? – задал я новый вопрос.

– Это всё было спланировано, – признался он, не поднимая головы. – Тогда роль короля играл приговорённый каторжник под зельем подчинения. Айвов тоже опоили. Они себя не контролировали.

Я горько усмехнулся и, поднявшись с трона, медленно подошёл к бывшему другу, которому когда-то верил, как самому себе. Мне было безумно горько осознавать его хладнокровное предательство, но даже сейчас, когда он признавал свою вину перед всеми, я глупо искал хоть одну причину его оправдать.

Полчаса назад, когда он, валяясь в моих ногах, умолял позволить ему хотя бы увидеть рождение дочери, со слезами просил позаботиться о его ребёнке, я был слишком зол, чтобы проявить хоть какую-то снисходительность. Но сейчас, видя его таким: растоптанным, признавшим вину, потерявшим всякую надежду, – вдруг почувствовал, как в душе шевельнулось сочувствие.

Простить? Нет. Такое не прощают.

Заменить казнь каторгой? Тоже нельзя. Это покажет меня слишком мягким для правителя.

– Скажи, Чет, – я присел на корточки рядом с ним. – Ответь, глядя мне в глаза. Почему ты пошёл на всё это? Я хочу знать.

Он не сразу поднял голову. Но когда всё же посмотрел на меня, в его взгляде отражалась только бесконечная вина.

– Прости, – прошептал бывший друг, а в его глазах стояли слёзы. – Я влюбился, как идиот. Был готов на всё ради её благосклонности. Она вертела мной, заставляла идти на то, что я никогда бы не сделал даже в мыслях. Я сам себя понимать перестал. Главным стали её желания, её цели…

И у меня в голове будто разгорелся рассвет, а сердце наполнилось надеждой, которую я тут же поспешил задушить. Нет. Нельзя. Не время.

– Приведите Аделину, – приказал я, повернувшись к одному из гвардейцев.

А как только тот ушёл, я создал над нами с Четом купол, не пропускающий звуки, и сказал тихо:

– Я не хочу тебя убивать. Всё во мне противится этому. Слишком много мы прошли вместе. Ты мне был больше, чем другом. Братом. И вот скажи, Чет, что мне делать?

Он шмыгнул носом. Его трясло, а в глазах была полная безысходность.

– Я пошёл против тебя, Хельм. Этого нельзя прощать. Что бы там ни двигало мной, какие бы ни были у этого причины, важны лишь факты. За содеянное сам себя я бы подверг публичным пыткам и долгой казни, чтобы другие видели, какой исход может их ждать, – он судорожно вздохнул. – Знай. Я принимаю свою участь. Признаю вину, понимаю всю её глубину. Да, ты пообещал, что убьёшь меня сам и быстро, но я возвращаю тебе это обещание. Прошу только об одном: позаботься о моей дочери. Она точно ни в чём не виновата.

– Судьба Лины тебя не беспокоит? – спросил я холодно.

– Беспокоит. Очень. Я безумно за неё переживаю. Но знаю, что ты не причинишь ей вреда, пока она не родит. То есть, сейчас она в относительной безопасности. Но я готов взять и её вину на себя.

– Нет. Она доживёт только до рождения вашего ребёнка. Потом будет казнена, в этом не сомневайся. Её мне ни капли не жаль, и интуиция со мной согласна.

Я развеял купол и вернулся на трон. Приказал Чету перечислить всех, кто был причастен к заговору, и он, кивнув, продолжил свой рассказ. Правда, все названные им люди сейчас находились в камерах и допросных, но толпе придворных будет полезно узнать их имена и причины арестов.

Лину привели, когда Четтер уже закончил давать свои публичные показания. Её поставили на колени рядом с ним, но, в отличие от Чета, она даже не думала в чём-то каяться и смотрела на всех с гордостью истинной королевы.

– Аделина, я задам тебе только один вопрос, – проговорил я, чуть склонив голову набок. – Скажи, применяла ли ты к Четтеру приворот?

– Нет, – заявила она громко и уверенно.

А у меня на душе вмиг стало легче, ведь я почувствовал, что это ложь.

Я снова поднялся, подошёл к ней и, коснувшись её подбородка, прошептал заклинание истины. Оно было болезненным, забирало очень много энергии, но с некоторых пор магической силы во мне стало неизмеримо много. А ещё оно могло выжечь сознание… да