Главный герой против развода - Марина Сергеевна Орлова

того, как сама занялась исследованием, – вновь посмотрела она на документы. – Рабелли изначально не был именитым домом. Семья провинциального борона без земель. Они были вассалами моих родителей, а с их вторым сыном мы были одного возраста и, так вышло, что росли вместе. Так как он был вторым сыном, то даже тот никчемный титул не мог получить, о чем всем было известно. И все же, он мне нравился. Когда-то я даже думала, что влюблена в него. Меня он любил в ответ… или так мне казалось по наивности. Однако, мои родители не желали, чтобы их единственная дочь связывала жизнь с подобным человеком. Не то, что бы он был плох, как человек, но у аристократов есть свои обязанности. Потому, когда меня свели с наследником Харт, я приняла это. На самом деле, это оказалось довольно просто, потому я поняла, что прежде не любила, просто была привязана из-за того, что дружили долгие годы. Несмотря на договорной брак, муж мне нравился, как и замужняя жизнь: меня уважали и ценили, потому я даже подумала, что жизнь налаживается. Боги не стали тянуть и вскоре осчастливили меня известием о ребенке. Но прежде, чем я успела об этом рассказать хотя бы мужу, на моем теле возникла метка, которая причинила такую боль, что я начала переживать за сохранность ребенка. А буквально через полчаса на пороге возникли храмовики и «бывший возлюбленный», который с гордостью и торжеством демонстрировал моему мужу парную метку.

Женщина помедлила.

– Дальше ты, наверное, знаешь. Твой отец отреагировал излишне эмоционально, когда попытался дотронуться до меня, а я закричала от боли, и сбежал. Вскоре вернулся, но было уже поздно, – сказала она бездушным тоном, точно рассказывала чужую, давно забытую историю. Но все же я ощутила горькую тоску, которая повисла в воздухе. Моя ли она была или ее… и не сказать точно.

– Почему вы решили не разводиться сразу, еще и оставить ребенка графу? – пока я обдумывала свои ощущения, подал Дион голос.

Франческа уставилась на него с выгнутой бровью и задал свой вопрос:

– А ты бы хотел воспитывать своего ребенка от первого брака с Бией со своей суженой?

Вопрос как будто был исчерпывающим, после чего Дион не нашел, что ответить и замолчал. Но я – не Дион, мне нужно было больше конкретики.

– И все же. Разве вы не говорили, что если не любили, то были дружны с господином Робелли? Такая категоричность кажется странной.

– Со стороны так и было, – пожала она плечами. – Я и сама не могу с точностью сказать, почему во мне углубилось ощущение, что он может быть опасен. Но в тот момент передо мной будто стоял совершенно другой человек. Не тот добрый и немного наивный мужчина, который клялся мне любви и строил планы на наше совместное будущее. Нет, передо мной был жёсткий, отчаянный и самовлюбленный человек, который, казалось, не мог принять отказа. От устроил скандал, а после того, как узнал, что я беременна, едва не избил, но за меня вступились храмовики, – ее голос оставался ровным и равнодушным и выражение лица ни на толику не изменилось, но взгляд черных глаз как будто потускнел. – По его взгляду я поняла, что если соглашусь пойти с ним, он не позволит моему ребенку появиться на свет. Я отказалась разводиться, заявив, что этот ребенок должен оставаться в семье Харт. Я надеялась выиграть немного времени. Суженый и слышать этого не желал, угрожал, оскорблял, но храмовики и тут пошли на уступки. Но выставили, как мне тогда казалось, абсурдное требование: я должна была поцеловать суженного в честь заключения сделки. Только тогда они соглашались ждать и не отправлять требование о разводу, – она вновь замолчала и со странным выражением посмотрела на нас. – надо было тогда что-то заподозрить и отказаться. Но на меня давили, я была слишком юной и растерянной… – отвела она взгляд. – За одно только промедление мой, так называемый «суженый» ударил меня по лицу, а после пригрозил, что в случае упрямства, следующий удар будет по животу, – вздохнула она. – Думаю, именно тогда и возникло это всепоглощающее чувство омерзения и лютой ненависти. Несмотря на то, что прикосновения этого человека не вызывали физической боли, как было до этого с мужем, во время этого поцелуя мне казалось, что по мне бегают жуки. Омерзение было настолько ярким, что меня стошнило в процессе, – внезапно засмеялась она, точно вспомнила удачную шутку, а не пережитую ею травму. – Выделил бы вы его лицо, когда он бранился, пытаясь оттереться от моей рвоты. Я тогда смеялась, буквально до истерики и слез... – продолжала она улыбаться, но по итогу ее лицо больше походило на скорбный оскал, который сошел на нет так же стремительно, как и появилось. Неуместное веселье вновь сменило холодное равнодушие. – Я так и не поняла, не нашла достаточных сведений, почему меня заставили заключить контракт посредством физической близости. Казалось, в этом нет ничего такого… но все эти годы у меня зрела неподтвержденная, скорее интуитивная мысль, что я тогда совершила непоправимую ошибку, – проронила она, каким-то каркающим тоном и посмотрела безучастным взглядом на Диона. После ее взгляд стал колким: – Ты… Ты уже касался своей суженой?

– Нет, – категорично покачал он головой. Виконтесса деланно безразлично кивнула, но было заметно, что она тайком вздохнула с облегчением.

– Как бы то ни было, когда твой отец вернулся в поместье, уже все было кончено, – вновь заговорила она, обращаясь ко мне. – Он извинялся, кормил меня пустыми обещаниями, будто что-то придумает, заявлял, что никогда меня не отпустит, но что толку? Когда он был мне нужен больше всего, просто сбежал, – фыркнула она, отвернув лицо и посмотрев куда-то вдаль. – В любом случае, прикасаться ко мне он не хотел и боялся, так как переживал, что мне больно и эта боль может отразиться на беременности. Но мы оба не учли, что не только прикосновения, но даже одно его присутствие доставляло мне неприятности. Несколько раз я была на грани выкидыша. В то время я полагала, что это последствия моей обиды и ненависти к твоему отцу, потому потребовала его держаться от меня подальше. Как только он отдалялся мне становилось спокойнее. Уже позже… значительно позже, я начала подозревать, что то была не моя обида и душевная боль,