Американка - Хэдди Гудрич

меня не было цели. Справа от меня тянулась синяя полоса моря, впереди — зеленая стена гор. Но каждый раз я приходила на Виллу, к раскрашенным в безумные цвета каруселям, залитым солнечным светом, и только там понимала, что всю прогулку меня сопровождали призраки. Перед «Баром Спаньоло» я ускорила шаг, чтобы не встретить одного конкретного призрака во плоти. Несколько раз я решалась пройти дальше, в старый город, где чувствовала себя настолько естественно, что самой не верилось, что у меня там больше нет дома. Но дойти до дома Раффаэле я не осмеливалась. Не осмеливалась даже заглянуть с извращенным любопытством в комнаты разрушенного дома. Я боялась его встретить. Я не отходила далеко от площади Часов. Здесь приятный аромат из пекарни, где делали сладкие «сигары», смешивался с вонью порта.

Однажды в воскресенье Анита повезла нас на оборудованный пляж за мысом Кастелламмаре.

— Бред какой-то, — бормотал Умберто, пока Анита платила за вход. Умберто проигнорировал шезлонг и зонтик и разложил свое полотенце прямо на круглой гальке. Больше никаких признаков недовольства он не проявлял. Умберто разделся и остался в белых плавках, похожих на трусы, а потом лег на спину и счастливо продекламировал:

— Ну что, солнце, поджарь этот труп!

Кожа у Умберто была белой, как фарфор; под глазами залегли фиолетовые круги… Анита радостно рассмеялась и объяснила мне, что этой фразой Умберто каждый год открывал купальный сезон, а значит, с его болезнью покончено. Анита сняла блузку и юбку в цветочек, и я заметила, что она уже загорела — не зря сидела на балконе. Анита устроилась в шезлонге и развязала лямки верха купальника. Ее груди тяжело легли на ребра, выпирающий живот казался мягким, как тесто. Но Анита выставила всю себя напоказ, не стесняясь растяжек и несовершенств, не обращая внимания на других купающихся и собственного сына, выставила себя с той же непринужденностью, с которой она щеголяла своими великолепными ногами.

Я одна чувствовала себя по-настоящему голой. Меня ничто не защищало. В раздельном черном купальнике я была похожа на Белоснежку. Наверное, надо было намазаться кремом от солнца, но у нас с собой оказалось только масло для загара. Анита размазала его по своей коже, как масло по хлебу. В морском воздухе витали ароматы кокоса и ананаса. Я растянулась возле неподвижно лежащего Умберто. Солнце стояло высоко, и от жары у меня внутри все сжалось, будто от давних воспоминаний о моментах блаженства. Я закрыла глаза. Люди болтали, чайки кричали, волны убаюкивали и успокаивали своим белым шумом. Зиму мы пережили. Теперь, возможно, нас ждала новая жизнь.

— Ну-ка поешь, — Анита протянула мне бутерброд в салфетке, пропитанной маслом тунца и соком от моцареллы.

— Только искупайся сначала, — оживился Умберто.

— А сам-то ты купаться будешь? — поинтересовалась я.

Анита прищелкнула языком и ответила за сына:

— Ему нельзя переохлаждаться.

— Тогда я пройдусь, — сказала я.

— Иди, иди, дорогая, — произнес Умберто. — А мы тут побудем.

Я брела вдоль берега. Небо было похоже на молоко с прожилками сиропа, вулкан казался миражом на горизонте. Время от времени слышалось рычание катера, разрезающего, словно рыбку на тарелке, поверхность моря. Купальный сезон едва начался, и купающихся было мало — разве что несколько старух в закрытых черных купальниках плавали, чтобы улучшить кровообращение. Вода устало набегала на песок. Ребенок набирал его лопаткой в оранжевое ведерко. Здесь, как и на дальнем пляже Кастелламмаре, под галькой скрывался роскошный ковер из мелких черных камушков. Мне вспомнилось, как однажды Раффаэле сказал: «Мы с тобой не из тех пар, что прохаживаются по пляжу, держась за руки». Он был прав: лето никак не могло оказаться нашим временем года.

Среди гальки попадались осколки посуды, бутылочные пробки, кусочки отшлифованного морем стекла. Что-то красное мелькало на сером фоне, и я наклонилась посмотреть. Это была малиновая стекляшка треугольной формы. Бог знает, сколько штормов швыряло ее из стороны в сторону и какой мучительный путь она проделала, прежде чем я ее заметила. Я сжала гладкий осколок в руке. Прошла вперед и нашла еще один — на этот раз ярко-синий, словно небо. Я села на корточки и начала рыться в гальке, отыскивая все новые кусочки стекла самых разных форм и оттенков. Занятие увлекло меня, я все дальше уходила от Аниты и Умберто, и останавливаться мне не хотелось. Стекляшки в моей ладони были похожи на кусочки мозаики, на плитку в коридоре квартиры, на кусочки цукатов. Я решила, что я — прирожденный кондитер.

Я искала стеклышки среди гальки и не вспоминала о своей боли. А потом вдруг наступила на свое полотенце, и боль вернулась. Я положила добычу в карман и пошла к морю. Ледяная вода омыла ноги. Это подействовало на меня как оплеуха. Я хотела еще, чтобы почувствовать боль не только внутри, но и снаружи. Физическая боль немного смягчила душевную. Я совсем ослабла от постоянных слез и, наверное, от анемии. Мне не хватило смелости войти в воду. Я долго стояла и смотрела на свои белые ступни, похожие на беззащитных рыб. Потом зашла в воду чуть выше колена. Мне снова пришлось остановиться, чтобы отдышаться. Застыв, как больная ревматизмом старушка, я повращала руками. Зеленые и голубые оттенки на дне смешивались, словно нежнейшая акварель. Море было ожившим пейзажем, а я — его частью. Море реагировало на малейшее движение моего замерзшего тела. Вода дошла мне до пояса, затем до груди, до горла. Чем глубже я входила, тем теснее переплетались, как нити ткани, красота и боль. Я опустила голову под воду. Мои волосы стали легкими как шелк, и волна причесала их. Когда я вынырнула, мне уже не было холодно. Мне было хорошо.

Я плыла, рассматривая солнечные отблески вокруг. Потом перевернулась на спину. Удерживаться на плаву в соленой воде было легко. Я улавливала странные, загадочные звуки под водой — то ли шум далеких кораблей, то ли крики китов из морских глубин. В небе надо мной самолеты беззвучно расчерчивали небо белыми линиями. Кто знает, куда они летели — на юг или на север. Я не знала даже, на какую сторону света указывали мои ноги. Понятно было только, что к берегу, к Фаито, хотя с такого ракурса гору не было видно. Виднелись только крутые склоны соррентийского побережья. Они словно образовались оттого, что их зацепил ковшом трактор. Я глядела на эти склоны, а течение несло меня прочь. Течение было почти неощутимо и совершенно невидимо, но оно было.

* * *

Последнюю неделю учебы я решила прогулять. Ходила на