Американка - Хэдди Гудрич

Виллу, туда, где мы праздновали карнавал. Гостиница «Мирамаре» своими окнами-иллюминаторами наблюдала за мной, сидящей на скамейке с тетрадью в руке. Шатающиеся без дела парни избирали меня мишенью для своей похоти, направленной на всех женщин сразу. Они окликали меня стандартным: «Эй, красотка!» Я спускалась вниз по улице, устраивалась на камне. Я почти скучала по мрачным и осторожным взглядам шпионов Раффаэле. Как же мне не хватало его, такого страстного, такого сложного! Я пыталась выразить невыразимое и сочиняла жалкие стишки, из которых, в конце концов, неизбежно и с яростью вычеркивала строки. Нет, письмо оставляет слишком много места для фальши. Я не в силах была даже написать пару строк в ответ на письмо сводной сестры, которая считала дни до моего возвращения. Судя по всему, дома в Америке висело такое напряжение, что воздух можно было ножом резать. Я рисовала — давно этого не делала. Набрасывала пальмы, колышущиеся на легком ветру, перистые облака, более детально прорисовывала замок и верфь.

В один из дней рядом с камнем уселся мужчина с удочкой и ведерком. К счастью, до меня ему дела не было. Он тоже смотрел на воду, а может, внимательно следил за малейшими движениями лески. Я продолжала рисовать карандашом остров Ровильяно, будто в странном сне вырастающий из зеркальной поверхности моря. Я и мужчина работали в тишине. Наконец у рыбака начало клевать. Он бросил рыбу на камень рядом со мной, словно подарок. Рыба была серебристая, небольшая. Выбеленный солнцем камень тут же потемнел, будто на него положили мокрую губку. Рыба раскрывала рот, уставившись на меня бессмысленным взглядом. Мне ее стало жалко. Я не понимала, зачем мужчина бросил рыбу рядом со мной — может быть, хотел похвастаться? И действительно, он подошел ко мне с улыбкой на высушенном стихией лице, которое все равно казалось слишком молодым, чтобы обращаться к нему на «вы».

— Приготовишь себе на ужин?

— Нет, рыбка не для меня, — ответил рыбак. — Для угрей.

Он объяснил, что, если погода позволит, ночью он использует свой улов как приманку. Рыбалка для него — просто хобби, когда работа была, он зарабатывал как водопроводчик. Все это он быстро сообщил мне на диалекте, а потом попросил сигарету.

— Я не курю.

— Правильно делаешь, — отозвался он, но не ушел, а продолжал с нахмуренным лбом нависать надо мной, заслоняя солнце. — Что рисуешь?

— Остров.

— А ты знаешь, что когда-то на нем был замок? — Рыбак сел без моего приглашения рядом и начал рассказывать историю острова Ровильяно. Не по-итальянски, а на неаполитанском диалекте с примесью исторических терминов, так что какие-то детали прошли мимо меня, но суть рассказа я уловила.

В дохристианские времена на острове стоял храм Геркулеса. Рыбак уточнил, что, если кто в это не верит, пусть посмотрит на остатки древней стены из кирпичиков пирамидальной формы. Рыбак как-то раз сам подплыл к острову, привязал лодку, вскарабкался наверх и увидел эту стену своими глазами. Там наверху всегда было много чаек и голубей. Остров — просто рай для птиц. Позже Ровильяно прозвали Скалой Плиния в честь знаменитого древнеримского писателя, который часто наведывался в Стабию к своей подруге, жившей на роскошной вилле. Здесь-то Плиний и погиб, приехав со спасательной миссией во время извержения Везувия в 79 году нашей эры. Писателя обнаружили мертвым на берегу. Он был весь в золотых украшениях и военных наградах — главным образом за морские сражения. Плиний лежал, растянувшись на черном песке, и выглядел совершенно безмятежным, будто уснул, принимая солнечные ванны.

— Да уж, Плиний Старший отлично знал воды Неаполитанского залива, — сообщил мне рыбак-водопроводчик. Плиний писал, что рыба в этих краях настолько прожорлива и хитра, — на этом месте рассказа мужчина оттянул пальцем нижнее веко: этот жест обозначал хитрость, — что может сожрать наживку, не попавшись на крючок. Вот кефаль, например, сбрасывает наживку с крючка ударом хвоста; осьминог обвивает крючок щупальцами и не отпускает, пока не съест всю наживку подчистую; мурена же перегрызает леску. Плиний рассказывал, что именно возле скалы Геркулеса водится рыба облада, жадная до хлебных крошек, но даже не подплывающая к хлебу, насаженному на крючок.

— Тут рыб-простачков нет, — заявил мне рыбак. В те времена расстояние от острова до берега было больше, не полкилометра, как сейчас. Оно сократилось из-за извержений и ила, который приносит Сарно — одна из самых загрязненных рек Италии.

Прошло пятьсот лет, и на острове появился замок, в котором жил лангобардский военачальник князь Орсо со своим сыном Мироальдом и женой Фульджидой.

— Нелепые имена, — прокомментировал рыбак, — даже и не выговоришь!

Фульджида была очень красивой и доброй, настоящей святой. Она часто садилась в лодку и отправлялась подбодрить солдат гарнизона, стоявшего напротив острова. Поэтому в день, когда на горизонте появились четыре сарацинских парусника с кровожадными пиратами, вооруженными до зубов, солдаты не бросились бежать со всех ног, а остались верны донне Фульджиде и своему военачальнику. Солдаты сражались до последнего, и это была настоящая кровавая баня. Кого не обратили в рабство, как юного Мироальда, тех зверски убили, как князя Орсо. Фульджиду, попытавшуюся заслонить мужа собой, пронзили копьем и бросили на скалы умирать. Легенда гласила, что ее призрак до сих пор ночами блуждает по острову, тщетно разыскивая мужа и сына под горестные крики чаек.

— Теперь от замка почти ничего не осталось, — добавил мой странный собеседник. После битвы замок превратили в монастырь, а потом снова в крепость для защиты от сарацинов, которых все так же привлекали эти богатые земли.

— Те развалины с зубцами, которые ты только что нарисовала, были когда-то дозорной башней, — завершил мужчина свой рассказ, проводя грязными пальцами по моему удачному наброску.

— Одним словом, это настоящий заколдованный остров, — подвела итог я.

— Ну, я когда рыбачил там по ночам, ничего странного ни разу не видел, — отозвался рыбак, щурясь на сияющие воды залива. — Смотри, вон там плывут два жирных угря.

Серебристая рыбка на камне уже не билась в агонии. Мужчина поглядел на нее, швырнул в ведерко и ушел.

Я закончила набросок и еще долго сидела на камне, размышляя об истории острова, берущей начало от сына божества и завершающейся призраком женщины. Сведения о Ровильяно заставили меня вспомнить рассказы Раффаэле. Теперь мое сердце билось беспокойно, так же беспокойно, как метались чайки, дерущиеся из-за добычи над безмятежной поверхностью моря. Чайки кричали и оскорбляли друг друга, а волны все так же безучастно набегали на пляж. Я нашла камушек, застрявший в потрескавшемся валуне, и бросила его в залив. Вода проглотила камушек, а течение переварило