Американка - Хэдди Гудрич

— Например?

— Например, — начал Умберто торжественным голосом, — «смертные бессмертные и бессмертные смертные, живущие свою смерть и умирающие свою жизнь». Ты вот понимаешь, что это значит?

— Может, да, а может, и нет.

Умберто сделал большой глоток из бутылки с минералкой и объяснил мне идею Гераклита относительно единства противоположностей, из которой и появилась диалектика Гегеля. Гераклит считал, что жизнь состоит из противоположностей: любви и ненависти, подъема и спуска, войны и мира, духа и материи, дня и ночи. И все эти элементы существуют только вместе, ведь ничто не может существовать без своей противоположности. Нет сытости без голода, нет лета без зимы. А еще эти противоположности переменчивы, они превращаются одна в другую: огонь сжигает предметы, превращая их в землю, земля впитывает воду, вода поглощает воздух, воздух питает огонь, а огонь снова сжигает предметы… Вот она — цикличность природы, вечное чередование разрушения и созидания. И поэтому то, что на поверхностный взгляд кажется борьбой противоположностей, на самом деле является вселенской гармонией.

— Как инь и ян! — заявила я, преисполненная вдохновения.

— В общем да, в Гегеле есть что-то даосское, — согласился Умберто. — Только все, что я сказал, — строго между нами.

— Слово чести!

Умберто убрал очки в чехол.

— Так что, купаться-то будем или нет?

Прыгая по раскаленным камням, мы добрались до воды. Она ласково омыла нам ноги и приняла наши тела, как при крещении. Она была совершенно прозрачной, эта вода, принимающая каждое существо и каждое мнение. Она была синей, словно жидкое небо. Я чувствовала себя счастливой. Барахталась в воде, как собака. Море заливалось мне в рот и в глаза. Мы вернулись на полотенце и набросились на бутерброды, даже не вытершись.

— Видишь, какая эта моцарелла нежная по сравнению с обычной? — спросил Умберто. — Она не такая жирная и с легкой кислинкой. Чувствуешь разницу?

— Ага, — соврала я, и мне почему-то стало смешно.

— Солнце, море, моцарелла. Вот она, настоящая жизнь! — сказал Умберто и растянулся на полотенце. Он загорел, круги под глазами уже исчезли, а еще у него была новая стрижка — короткая и аккуратная. Я могла бы влюбиться в Умберто, не будь он моим братом.

* * *

Однажды, вернувшись с пляжа и развешивая мокрую одежду, я случайно уронила с балкона купальник. Я не отжала его тщательно, как рекомендовала Анита, и купальник плюхнулся вниз с кучей брызг, будто сорвавшийся с пальмы кокос.

Я вздохнула и спустилась вниз, проклиная себя за неуклюжесть. Я-то была уверена, что смогу избежать новых встреч с соседкой, но не вышло, я снова стояла у ее двери. В раздражении нажала на пожелтевший звонок. Никто не ответил. Час послеобеденного отдыха уже прошел, но кто знает, по какому распорядку жили вдова и старая дева. Я уже направилась обратно к лестнице, когда до меня донеслось шарканье тапочек в прихожей. Я мысленно готовилась к встрече с Филоменой во всем ее уродстве: редкие сальные волосы, торчащие волоски на подбородке, одышка, рыхлое тело с обвисшей кожей. Но мне открыла старуха.

Я не узнала женщину перед собой. Ее образ больше не искажало матовое стекло ванной и моя фантазия. Ассунта оказалась обычной женщиной: седые завитые волосы, морщинистая кожа, выражение страдания на лице, черное платье, обтягивающее широкие бока. К собственному удивлению, я почувствовала разочарование.

Узнаваем остался лишь ее голос — хриплый, мужской.

— Упало что-то? — пробормотала синьора Ассунта на диалекте, явно привычная к неуклюжести жильцов.

— Да, простите.

Я вошла в дверь и двинулась по темному коридору, где ничего не изменилось. Вещи и газеты ревностно хранились, белье свисало с сушилки, словно обвисшая кожа, на раковине виднелись вековые отложения извести. Из крана с раздражающей размеренностью капала вода, дом пропах женским потом. Я толкнула дверь в конце коридора, чтобы вызволить свой купальник из этого нелепого места, и вернулась обратно. Прежде чем синьора Ассунта закрыла за мной дверь, из спальни донесся голос Филомены:

— Мама, кто пришел? Кто это?

Я поднималась обратно в квартиру Аниты, размышляя, что синьора Ассунта оказалась не такой уж и ужасной. Немного неприятной, да, но уж точно не ведьмой. Филомена — вот кто настоящее чудовище. Дочь, которая не захотела покинуть родной дом, построить свою собственную жизнь и в итоге стала карикатурой на мать. Возможно, каждой из нас суждено было стать похожей на мать, и с этим мне (и Джемме тоже) повезло. Наши мамы были добрыми и красивыми. Но превращение в собственную маму должно было стать конечным пунктом длинного путешествия, и попасть в него надо было случайно. Полностью повторить путь своей матери, из соперничества или из страха перед жизнью, состариться в молодости — вот настоящая трагедия.

Мне захотелось выйти на улицу и погулять. Солнце стояло низко, не обжигало, но окрашивало фасады зданий в цвета меди. Я блуждала по улочкам в центре города и, сама того не заметив, оказалась в Бронксе. Там я замедлила шаги из уважения к бедности и несчастьям обитателей района, а также к моему трауру, который был еще далек от завершения. Бронкс пах бензином, маслом для жарки, мокрыми тряпками. Я уже не боялась, что Раффаэле выскочит на меня, как бродячая собака, и прогонит из своего квартала. Я представляла, как он живет роскошной жизнью на Миконосе и проводит время в объятиях красавицы-гречанки. Я дошла до дома его сестры — наверное, мне хотелось причинить себе боль. Вошла в подъезд, который кто-то поленился закрыть как следует: никакой вор не полезет в дом, каждый уголок которого уже обесчещен, где в окнах даже нет рам. Мне стало любопытно, вынес Раффаэле в итоге нашу кровать или же оставил ее в квартире на будущее, для какой-нибудь безумной ночи с порнозвездой. Я надеялась, что ему хватило уважения заменить простыни, которые пахли нами. Все, пора было прекращать думать, эти мысли раздирали мне кожу, обнажая плоть внутри. Теперь я надеялась, что произойдет какое-то необратимое событие, которое принесет мне избавление, заставит мысли исчезнуть. Землетрясение, оползень… Или внезапно обрушатся старинные деревянные балки, на которых здание едва держалось. Раффаэле считал, что дом должен был обрушиться, но он все еще стоял.

В прихожей пахло влажной землей и грязью. До меня донеслись тихие звуки, от которых стало больно. Скрип закрывающейся входной двери, позвякивание ключей, шаги на лестнице. Это шел мужчина. Наверное, кто-то пришел наконец отключить в доме электричество. Я была тут чужой, мне следовало уйти, но я осталась, словно прикованная к этой деревянной