Поймать солнце - Дженнифер Хартманн

— Не нужно. Это все, что я помню. Я была одна, когда упала.

Доктор Гарсия изучает меня, скрестив одну руку на своем белом халате, в то время как в другой руке у него болтается планшет.

— На твоей щеке был синяк, который не был связан с падением. Выглядело как свежий удар, возможно, рукой или каким-то предметом. Помнишь, откуда он?

Инстинктивно я поднимаю руку и провожу кончиками пальцев по левой скуле.

«Заткнись. Заткнись!» — рявкает он.

Сердцебиение учащается, на лбу выступает холодный пот. Воспоминания захлестывают меня, но я отгоняю их, стараясь сохранить нейтральное выражение лица.

— Я… я не знаю. Не могу вспомнить. Может, столкнулась с кем-то на вечеринке? Все как в тумане.

Доктор приподнимает бровь, не совсем убежденный, но не настаивает.

— Хорошо. Нам важно разобраться в событиях, приведших к падению, не только по медицинским причинам, но и для твоей безопасности. Детектив зайдет к тебе с вопросами, как только будешь готова.

— Больше ничего, — слабо настаиваю я. — Я упала.

Он натянуто улыбается.

— Готова к приему посетителей? Твоя мама и твой парень в комнате ожидания. Если предпочитаешь отдохнуть, я сообщу им.

Я думаю о том, как моя мать мучилась последние четыре недели, сидя в кресле в приемной, не уверенная в моем прогнозе. Не зная, очнусь ли я вообще. Не зная, проживет ли она остаток жизни в одиночестве, когда у нее жестоко отняли обоих детей.

Перекатываю камень между большими и указательным пальцами и киваю.

— Можете приводить их по одному? Сначала я бы хотела увидеть маму, — говорю я ему.

— Конечно. Я пришлю ее.

Он выходит через синюю занавеску, и через пару минут в комнату врывается мама.

— О, Элла! — Она замирает на месте, прижимая руку ко рту, чтобы сдержать крик. — Боже мой…

— Мама, — выдыхаю я.

Несмотря на то, что мы отдалились друг от друга за последние несколько месяцев, но сейчас мне кажется, что расстояния нет вовсе. Между нами всего несколько футов, которые она быстро преодолевает, когда бросается к моей кровати и падает на колени, беря мою руку с камнем, в обе свои. Целует костяшки моих пальцев, по щекам текут слезы.

— Моя малышка, — произносит она, упираясь лбом в наши соединенные руки.

Я не слышала, чтобы она называла меня так с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. От этого прозвища слезы теплыми ручейками сбегают по моим щекам.

Следующие несколько минут мы тихо плачем, наслаждаясь моментом. Вспоминая все моменты, упущенные за последний месяц. Когда мама наконец встает и подтаскивает стул, она смотрит на меня так, словно я воскресла из мертвых. Как будто я лежу в инкрустированном золотом гробу, усыпанном цветочными композициями, и тут мои глаза распахиваются.

Я все еще жива. Пожалуйста, не хорони меня.

Мама вводит меня в курс дела, рассказывая о предыдущих четырех неделях потерянного времени: о плохом самочувствии бабушки, ее отпуске на работе и расследовании моего загадочного падения.

Она спрашивает меня, что я помню.

Я лгу ей.

Не знаю, почему я держусь за свои воспоминания. Я всегда гордилась тем, что была честной и откровенной. Мой рациональный голос говорит, что я должна кричать об этом с крыш.

Это был Маккей. Маккей Мэннинг напал на меня в пьяной ярости и позволил мне упасть с обрыва. Он мог бы поймать меня, схватить, оттащить назад. Но он лишь наблюдал. Он знал, что мертвый человек молчит, и его тайна будет в безопасности.

Его бездействие было молчаливым убийством.

Так же, как мое молчание сейчас предает правду.

Но эта правда комом застревает у меня в горле. Кусочки пробиваются наверх, а затем застывают у меня на языке. Я проклинаю собственную трусость и сильнее сжимаю камень в руке, лишь вполуха прислушиваясь к маминому голосу.

Время идет, мама откидывается на спинку стула и проводит дрожащими пальцами по волосам. Она ерзает, ее взгляд блуждает по комнате, а потом снова возвращается ко мне. Ее обычные пышные локоны вяло свисают на плечи, а в глазах светятся слова, которые она не может произнести.

— Элла… милая, — говорит она, на ее лице слезы и нерешительность.

Я моргаю, глядя на нее, в груди все сжимается.

Сжав мое запястье, мама поджимает губы и выдыхает через нос.

— Есть кое-что еще. Есть кое-что, что ты должна знать.

— Что? — шепчу я, чувствуя, как от волнения покрывает в затылке.

— Я… — Ее губы раздвигаются, но слова не выходят. Секунды проносятся мимо. Сердце бьется неровно.

Затем она качает головой и тяжело сглатывает.

— Ничего, милая. Я пришлю Макса. Он умирает от желания увидеть тебя.

— Нет, подожди. Что ты собиралась сказать?

Она натянуто улыбнулась, все еще качая головой.

— Мы поговорим, когда тебе станет лучше.

— Я в порядке. Я чувствую себя хорошо. — Я тянусь к ее руке, когда она отодвигает стул, собираясь уходить. — Мама, пожалуйста.

— Все в порядке, Элла. Мы поговорим позже. — Высвободившись из моей хватки, она встает со своего места.

У меня перехватывает горло, когда я смотрю, как она выходит из комнаты. Она бросает мне через плечо быструю нервную улыбку, прежде чем занавески, трепеща, закрываются за ней.

Это падение.

Все думают, что меня столкнули со скалы… и, боже, как бы мне хотелось, чтобы это был какой-нибудь случайный хулиган из школы. Я бы хотела, чтобы это Энди или Хит раздвинули мне ноги, держали меня, били и ставили синяки, а потом бросили умирать на дне обрыва.

Так было бы намного легче.

Я все еще перевариваю истинные события, когда занавес снова распахивается, и мое сердце замирает, сбиваясь с ритма. Я слышу его раньше, чем вижу. Я слышу звук, который он издает.

Стон.

Измученный, слышимый стон боли и облегчения.

Я на мгновение закрываю глаза, делая глубокий вдох, а затем открываю их, скользя взглядом вверх по его ногам, обтянутым джинсами, к темно-зеленой футболке, прежде чем остановиться на его лице. Его челюсть покрыта недельной щетиной. Под глазами темные круги, а волосы отросли, что делает его еще более похожим на Маккея.

Наши взгляды встречаются. Мы оба задерживаем дыхание.

Макс стоит у изножья моей кровати, на его лице написана настоящая мука, в одной из рук мой оранжевый рюкзак. Парень опускает его на пол, сжимает руки в кулаки. Он держит равновесие, борясь со слезами.

— Элла, — мягко говорит он.

Я смотрю на него, не зная, что ответить. Я должна сказать ему, что он не выходил у меня из головы в течение четырех недель. Он был рядом в каждом сне, в каждой затянутой