Поймать солнце - Дженнифер Хартманн

Мои пересохшие губы приоткрываются, чтобы произнести одно-единственное слово.

— Привет.

Если он и ждал чего-то большего, то не говорит об этом. Одного этого слова достаточно, чтобы он направился ко мне, его темные брови нахмурены, а челюсть сжата от волнения. Макс прижимается ко мне на кровати в равной степени нежно и настойчиво. Он осторожен с моими проводами и иглами, но в то же время отчаянно жаждет моего прикосновения. Поначалу я напрягаюсь — чувство вины за свой секрет заставляет меня держаться настороже и крепко зажмуриться. Но когда Макс поднимает руку, чтобы коснуться моей щеки, пальцами приподнимает мое лицо к своему, мое напряжение сдувается, как лопнувший воздушный шарик.

Голубые глаза смотрят на меня. И не ледяные, как холодный страх, пронизывающий меня, а кристально чистые. Как спокойное озеро зимним утром.

— Солнышко, — шепчет он, проводя двумя пальцами по моей щеке легким прикосновением, от которого я вздрагиваю. — Ты ведь помнишь меня, да?

Я опускаю подбородок, мне трудно смотреть на него.

— Конечно, помню.

— Каждый раз, когда просыпалась, ты боялась меня. Ты смотрела прямо на меня, но как будто на кого-то другого, — говорит он. — Им постоянно приходилось давать тебе успокоительные.

«Я хочу знать, что мой брат нашел в тебе».

«Прекрати, Элла. Черт… просто не двигайся!»

Горячее давление обжигает мне глаза.

— Прости. Я этого не помню.

Макс пальцем поднимает мой подбородок, но мои глаза остаются закрытыми.

— Врачи беспокоились об амнезии. — Когда я все еще не открываю глаза, он проводит большим пальцем по моей влажной скуле. — Эй… посмотри на меня, Элла. Все в порядке.

От его прикосновения у меня по коже бегут мурашки. Мое тело хочет, чтобы я прижалась к нему, вдыхала его запах и целовала, но мой затуманенный разум заставляет меня нажать на тормоза.

Я слегка качаю головой.

— Со мной ты в безопасности. — Его голос звучит умоляюще.

— Я знаю, просто… Это очень много. — Шмыгнув носом, я позволяю своим глазам распахнуться, обнажая свежий слой слез. — Месяц моей жизни пропал. Половина моих волос исчезла. Я даже не знаю, смогу ли ходить.

— Ты будешь ходить.

— Ты не можешь знать этого наверняка.

Он наклоняется, пока наши носы не соприкасаются.

— Тогда я понесу тебя, если понадобится.

Мои губы дрожат от горя, страха и чувства вины.

— Макс…

— Знаешь, я нашел тебя, — говорит он, обхватывая ладонью мою шею и прижимаясь лбом к моему. — Я нашел тебя у подножия того обрыва. Я, Бринн и Кай. Мы думали, что ты умерла. Я думал, что никогда больше не увижу эти глаза. Никогда не смогу прикоснуться к тебе, обнять тебя… Это чуть не убило меня.

Все мое тело содрогается, когда я плачу.

— Мне жаль.

— Мне жаль. Чертовски жаль, что меня не было рядом с тобой.

— Ты не мог знать. Никто не мог знать.

Тяжело дыша через нос, Макс ослабляет хватку на моей шее, а его голова двигается из стороны в сторону.

— Черт, Солнышко. Не могу поверить, что ты здесь.

А я здесь?

Я чувствую себя наполовину здесь, наполовину нет. Наполовину той девушкой, которой была, а наполовину этой напуганной, пустой оболочкой. Должно быть, я выгляжу ужасно. Бледная и похожая на привидение, слабая и в синяках.

Я отстраняюсь от Макса, бросая взгляд на прикроватную тумбочку. Карандаш в горшочке смотрит на меня в ответ.

— Думала, он уже превратится в морковку, — хрипло шепчу я. Макс не отвечает, и я думаю, не чувствует ли он себя отвергнутым. Отвергнутым моим отступлением. Я не свожу глаз с оранжевого карандаша и стараюсь не обращать внимания на боль в груди, когда бормочу: — Ты принес мне мой камень.

— Да, — говорит он. — Подумал, что это может помочь.

— Помогло. — Я сгибаю пальцы вокруг маленького камня, позволяя ему закрепить меня. Он успокаивает мое беспокойное сердце, как это всегда происходило по какой-то странной причине. — Где Маккей? — спрашиваю я. Вопрос прозвучал глупо и неуместно, поэтому я быстро пытаюсь все исправить. — Бринн? Кай?

Макс делает паузу, прежде чем ответить.

— Они были здесь. Они беспокоятся о тебе.

Я сглатываю.

— Все?

— Конечно. Маккей спрашивает о тебе каждый день. Очнулась ли ты, делаешь ли успехи. А Бринн была в ужасном состоянии. Каждый раз, когда ее вижу, она плачет.

Сжимаю губы в тонкую линию, когда перевожу взгляд на затемненное окно. Я вижу, как сквозь верхушки деревьев проглядывает луна. Я должна ответить, но у меня немеют губы. Язык прилип к небу.

Маккей беспокоится не обо мне, Макс. Он беспокоится о себе.

Еще несколько секунд проходит в молчании, а затем Макс спрашивает:

— Ты хочешь, чтобы я ушел?

В его голосе звучит обида, и душевная боль сжимает меня, как удавка. Он целый месяц ждал моего возвращения, а я едва могу смотреть на него. Не могу смотреть на него, не видя его брата, не чувствуя, как жар моей тайны жжет меня, словно раскаленная кочерга.

И именно поэтому я никогда не хотела ничего подобного. Никогда не хотела этих чувств, потому что знала. Я знала, что падение оставляет тебя с переломанными костями и осколками. Оставляет тебя в руинах, а иногда и мертвым.

Я никогда не хотела быть покоренной, поверженной, еще одной жертвой любви.

Но я все равно упала, несмотря на все, что знала. Я влюбилась в него.

Я влюбилась в Макса Мэннинга, и теперь мне приходится жить с осознанием того, что его брат-близнец пытался меня убить.

Я высовываю язык, чтобы поймать слезинку, скатившуюся по верхней губе. Я отказываюсь смотреть на него, бормоча:

— Я немного устала. Мне, наверное, нужно отдохнуть.

Тишина пронизывает пространство между нами. Такая, что раздражает и царапает, как комариный укус, который невозможно унять.

— Ладно, — наконец говорит он, поднимаясь с матраса. — Я дам тебе поспать.

Тепло его тела рассеивается, оставляя меня еще холоднее, чем когда-либо. Мне требуются все мои усилия, чтобы не смотреть на него, не затащить его обратно на кровать и не позволять ему обнимать меня до рассвета.

Раздается жужжание молнии и шорох, но мои глаза остаются прикованными к окну. Проходит целая минута, прежде чем я чувствую, что рядом со мной на кровати что-то лежит.

— Я принес это для тебя, — говорит мне Макс, прежде чем его шаги удаляются от больничной койки. — Я приду к тебе завтра. Если ты захочешь меня видеть.

— Пока, — быстро говорю я, закрывая рот, чтобы не разрыдаться.

Я слышу, как он вздыхает. Вздох чистого страдания. Точно такой же,