Её Сиятельство Графиня - Лика Вериор

— Выдай отчёт об имениях, векселях и прочих ценностях. По графу… Если на тот свет отойдёт — похоронить по-простому, ясно? Чтоб ни лишнего рубля. Церкви отведите сумму дохода крайнего месяца. И не надумывай всякого, — посмотрела на него, ожидая недовольства, но его не последовало. — Если я отойду — также хороните…

— Да что ж вы такое говорите, ваше сиятельство!..

— Не перебивай! Отпевайте сразу — три дня не держите. Если церковь возмутится — приплатите. Гроб простой, а лучше и вовсе — без него. В усыпальницу не надо — отец мой не там, и я не хочу. Где-то в лесу — к природе поближе.

— Господи-прости, — Мирон Олегович перекрестился.

— Без лишней патетики, — отмахнулась. — Я велела — сделаешь. Завещание составлю, но для того нужен точный перечь всего имущества.

— Да чего ж вы на тот свет торопитесь, вашество?..

— Не тороплюсь, но кто же знает? Кабинет барина где?

— Провожу-с.

— А твой?

— Там же-с.

— С барином кабинет делил?

— Барин распорядились, — сказал. — Сами кабинет не посещали-с, мне угол определили-с.

— Дела он не вёл вовсе, — поняла.

— Не вели-с, — не стал отпираться.

— Сын ваш учился где?

— В гимназии, со дворянами, ваше сиятельство.

— Неужели Фёдор был так добр?

— Местами-с.

Хохотнула. О нет-нет, тут дело не в доброте вовсе.

— И тебя, поди, на учёбу отправляли?

— Отправляли-с. Университет-с.

— Дальновидно, сам-то, поди, в учёбе не преуспевал. Батюшка рассказывал, что и отец Фёдора — даже лицея не окончил…

На это Мирон промолчал.

— И я, как знаешь, только домашнего образования, потому ты, как и сын твой — будете моими верными помощниками.

— Не лукавьте, ваше сиятельство.

— А ты не льсти.

— Не смею, вашество. Всякому бы ваше домашнее образование — так в государстве и проблем бы не было.

— А как думаешь, сможем ли мы крестьянам такое организовать.

— Чего-с? — растерялся.

— Образование?

Мирон Олегович помолчал.

— Коли барыня пожелает-с, — наконец, сказал. — Средств и не на такое хватит.

— Учту.

— Дошли-с. Вот и кабинет, — передо мной открыли дверь, пропуская в тёмное, пахнущее бумагой помещение. Управляющий засуетился, вскоре свечи осветили два рабочих стола. Один — пустой, другой — заваленный бумагами. — Прошу простить, в работе весь. Никого сюда не пускаю-с, а самому прибрать времени нет.

— И правильно — не пускай.

Всё очевиднее, что имение не первый год, а то и десятилетие, держится на Синицыных. От того и не развивается, что управляющий без указа ничего сделать не может, разве что поддержать умеренно, чтоб и вовсе всё не развалилось.

Знакомство с домочадцами и местностью перенеслось на послеобеденное время, несколько часов я увлечённо погружалась в документацию, заодно и набросав завещание: на что средства пойдут, кому имения перейдут, что с душами делать, что со мною. В моём положении оставить завещание — самое важное, что я должна сделать. Не хотелось бы на том свете отчитываться за то, что вавиловскими деньгами сотворено после моей смерти будет. После себя полагается оставлять только хорошее. Главное, чтобы ещё какие наследники не объявились, а с образом жизни Феденьки я вовсе не удивлюсь, если тут половина работников — с графской кровью.

Глава 5

Санкт-Петербург

Столичное имение Воронцовых

О болезни графа Вавилова Демид узнал, как только спросил — весть была большим секретом, но оттого её и обсуждали в каждом будуаре. Вскоре он узнал и о судьбе новой знакомой — жениха, точнее мужа, она в жизни не видела и в Петербург, к нему, отправилась впервые. Воссоединение влюблённых — правда, версию с влюблённостью Демид уже отмёл — не состоялось. Как говорят, граф не встаёт с постели, а кто-то шепчет, что и вовсе того — помер.

К своему стыду, Демид надеялся, что сплетни правдивы, только вот это бы значило, что род Вавиловых прервался. Печально, но он, как последний мужчина Воронцовых, не считал подобное большой потерей. Сохранение фамилии, продолжение рода — он считал устаревшими ценностями и, ощущая себя человеком современным, глядящим в будущее, он полагал, что однажды ничьи фамилии не будут иметь значения.

Впрочем, до тех времён Демид, как и весь его род, не доживёт, если он не удосужится оставить после себя наследника. Таких планов, к слову, у Демида не водилось.

Другая часть сплетен касалась самой графини — вавиловские холопы молчаливостью не отличались: знавал свет и про то, что новая графиня расточительна, раз баню топит по осени, что своенравна — носит простые туалеты, слуг отсылает, что юна и некрасива — хотя последнее, по мнению Демида, было ложью.

Свет дрожал в ожидании приёма, где должна — обязана! — была появиться юная графиня, однако же приглашение за приглашением: купцы, виконты, графы, даже герцоги — все получали отказы, из того и новые сплетни выросли — нелюдима, а может и того — юродива.

Демид метался — должен ли он прибыть к графине и справиться о здоровье графа как «старый знакомый»? Приличия говорили, что он не в праве навещать дом, пока хозяин не может его принять, но душа просилась.

— Нет уж, — сказал сам себе. Ему противна была даже мысль, что он станет причиной развития новых сплетен. Тем более любой скажет, что с Фёдором Демид не водился никогда — ни в лицейские годы, ни на службе, ни, тем более, после. Компании их были совершенно противоположны, как и интересы. Демид, по правде, вовсе не отличался особыми интересами, закольцевав свою жизнь вокруг службы.

Вавилова ему было не жаль, даже больше — он не желал ему выздоровления. Думалось Демиду, что Господь услышал его и избавил дикий цветок от смердящей назойливый мухи.

Между тем самого Демида тоже завалили приглашениями, и также, как и графиня, он все отклонял — не время, не в этот раз, множество дел, имения требуют внимания… Да и батюшка — царствие ему — ушёл из жизни недавно, траур!

Про князя, к слову, сплетни тоже ходили — Демида Воронцова величали оловянным солдатиком, но не за стойкость в бою, нет — за известную в обществе «деревянность». Он не привечал ни женщин, ни карт, ни даже выпивки! Из развлечений выбирал игру со смертью, а если же не отправляли его с гарнизонами — пропадал в казармах среди резервных войск.

И всё же от некоторых приглашений не отказываются. Даже траур не освободил его от выхода в свет. Конверт с императорским эполетом, строгий, без лишних вензелей, с приглашением на придворный банкет по случаю прибытия посла из Германии. Поговаривали, Вюртенбергское королевство неотвратимо станет частью Германской Империи, и, как один из