Её Сиятельство Графиня - Лика Вериор

Ещё в карете я опустила вуаль, но всё же старалась не глазеть по сторонам, а вот чужие взгляды на себе чувствовала явственно. Прогулочным шагом, вместе с общим потоком гостей, я прошла в залу ожидания, где, собравшись группами, уже ожидали сотни гостей. Узнать в них хоть кого-то по работам именитых художников я даже не пыталась — кто-то вообще пишет натуралистичные портреты? Нет, не думаю, работу терять даже художникам не хочется — что бы там не говорили про то, что они не от мира сего.

— Je suis sûre! C'est elle! C'est un sauvage des montagnes. Regarde sa tenue, elle pleure son mari encore vivant? Ou la nonne? — «Я уверена! Это она! Та дикарка с гор. Посмотри на её наряд, она оплакивает ещё живого мужа? Или монахиня?» — прошептал кто-то совсем неподалёку. — Et le voile? Apparemment, elle est terriblement laide! — «А вуаль? Видимо, она ужасно некрасива!»

Едва сдержала улыбку — впечатление я произвела нужное. Дикарка с гор, оплакивающая своего ещё живого мужа. Как уважающая себя женщина я не могу позволить себе носить инфантильные светлые оттенки и фасоны, изобилующие рюшами — это удел «невест». Да, в силу возраста общество вполне могло бы и мне простить подобные наряды, однако мне не нужно их прощение и мне не на руку предстать перед ними «юной и нежной». Нет, мой главный козырь — я в браке. Я сдержанная взрослая женщина, с которой следует считаться. Пусть назовут мрачной, аскетичной, сухой — это именно то, что мне нужно.

— Ils disent qu'elle ne connaît pas le français, — «говорят, она не знает французского».

— Très probablement. Qui pourrait lui apprendre là-bas? Des chèvres de montagne? — «Весьма вероятно. Кто бы смог её там научить? Горные козлы?» — и они захихикали.

Ой, да горные козлы и то по-французски лучше блеют, а у этих что грамматика, что произношение — хромают.

Их маман разделяла мои мысли, а потому шикнула, усмиряя дочерей. Не гоже позориться, не я же одна их слышала.

И всё же сплетничали тут знатно, и отчего-то все были свято уверенны, что французский мною освоен не был, и очевидным доказательством этой теории для них было то, что «я избегаю свет».

— Ma chère! — «моя дорогая!» — вышла ко мне пожилая женщина с распростёртыми руками. Её седые волосы украшала княжеская диадема, и я тут же присела в реверансе, но глаз не опустила, совсем невежливо разглядывая красивое, несмотря на возраст, лицо. Морщины не скрыли и толики её очарования, её внутреннего света — это лицо хотелось запечатлеть в памяти. Не осталось никаких сомнений — ко мне подошла сама княгиня Елена Павловна.

— Счастлива предстать перед вашим императорским высочеством, — оставаясь в реверансе, проговорила и, без лишних титулов, добавила: — Елизавета Вавилова к вашим услугам.

— Я прекрасно знаю, кто ты, дорогая, — она взяла меня за руки, приподнимая. Жест высочайшего расположения, кое я, как ни крути, не успела заслужить. Отчего же княгиня столь мила? Или, приравнивая её нрав к нраву святых, люди не врут? — Très bien, très bien! — «Очень хорошо, очень хорошо!» — Я невероятно рада тебя видеть. Мои хорошие друзья говорили о тебе — и я уверена, нам будет очень интересно вместе.

Приговаривая, она увела меня ближе ко входу в основную залу.

— Император ещё не прибыл, но уже совсем скоро… Понимаю, ma pauvre, — «моя бедняжка», — тебя некому представить. Я обязательно тебе помогу. Как твой супруг? Я не понаслышке знаю, какого этого, когда супруг тяжело болен. Эти дни беспросветного выхаживания….

— Благодарю вас за заботу, ваше высочество.

— Понимаю, тебе сейчас вовсе не до приёмов, но я была расстроена твоим отсутствием у Юсуповых. Это ведь такое большое событие! À très grande échelle! — «В очень больших масштабах!» — Сейчас это редкость, ты знаешь, мы ещё держим траур по покойному императору. Полагаю, ты вовсе не заинтересована в таких развлечениях?

Я вежливо промолчала. Напор княгини обескуражил, она, очевидно, пыталась добиться от меня разговора, но я не успевала и слова вставить.

На моё счастье, прогремели церемониймейстеры — прибыли Их Императорские Величества, и гостей пригласили в основную залу. Княгиня взяла меня под руку и под ошеломлёнными взглядами ввела в зал в первых рядах. Я старалась не выглядеть сконфуженно, приосанилась, опустила глаза, а когда меня подвели к тронам — вежливо подняла вуаль и присела в полагающемся императору и императрице реверансе.

— Ваше Императорское Величество, хочу представить вам графиню Елизавету Вавилову, баронессу Шернваль. Покойные император высочайшим указом составили брак этой юной особы с графом Вавиловым, — княгиня замолчала.

Я подняла глаза на Александра. Он не выглядел как-то особенно, если бы не трон под ним — даже мундир бы не сделала его в глазах простого обывателя императором. Взгляд его не отличался величественностью, как и фигура. Он был человеком и считал себя человеком, не выше и не ниже и, на мой взгляд, это было чудесно. Я улыбнулась и тут же заметила подобную моей улыбку императрицы. Она выглядела молодо, даже юно, в ней была свойственная лишь красавицам со средневековых полотен тонкость, воздушность. Её бледная кожа чуть светилась, светлые глаза смотрели мягко и в то же время печально. В отличие от супруга Мария Александровна показалось мне чем-то неземным, обитающем куда выше, чем я, простая смертная.

— Рада быть представленной вам, ваши императорские величества. Выражаю личную благодарность за указ об амнистии — в том числе ряда декабристов. Батюшка был помилован ещё покойным императором, но именно вы подняли проблему репрессированных на высочайший уровень и значительно продвинулись в деле.

— Отрадно слышать, — проговорил он. Казалось, ему вовсе не хотелось сидеть там, на возвышении, и наш небольшой разговор для него был хоть каким-то развлечением.

— Хочу также отметить ваше решение касательно парижского договора. Примирение лучше кровопролития.

— Лишь там, где оно уместно, — проговорил император. Более задерживаться у тронов было бы моветоном, я потратила ровно столько высочайшего времени, сколько и было положено. — Рад видеть женщину, заинтересованную государственными вопросами. Тётушка, — обратился он к княгине фривольно по церемониальным меркам, — не сводите с этой юной барышни глаз — как бы её не затянуло в дымные клубы любителей свободной словесности.

Замечание — острое и прямолинейное, обращено, очевидно, вовсе не к княгине, а ко мне — дочери революционера. Так просто, словно бы шуткой, император дал мне понять, что, несмотря на череду помилований, свободомыслие приемлемо лишь в рамках, угодных государству.

Это, быть может,