Из Злодейки в Толстуху - Ева Кофей, Елена Элари

И как будто что-то не так.

Она понимает, что осознание того, как жить жизнь так, как ей хочется не придёт сразу. И сразу не сопоставить его с реальными возможностями. Так что — улыбаемся и машем…

Только бы это всё не стало теми же яйцами, что и раньше, но — в профиль.

Перед сном каждый раз она думает об Алукерии, но боится что просто заболела им, как когда-то Кириллом.

А потому… она решается позвонить тому, кто этого ждёт и до кого она действительно может дозвониться:

— Кирилл? Приедешь ко мне?

Она ещё не знает, что ему скажет, но уверена в одном — жизнь только начинается.

***

— За Эзенгард! — подхватывает ветер его слова и разносит по полю.

Анд знал, что с Литорой предстоит не один бой. Но что ему тяготы и ужасы войны, когда рядом та, за кого он готов биться до последнего вздоха?

Пение стали оглушает, раскаты грома вдали вторят разъярённым крикам. Пешком пойдёшь по земле, споткнёшься о павших и об стрелы, что будто выросли вместо трав. Скоро их напоит дождь, и поле превратиться в красное озеро.

Анд на вороном коне, он возглавляет армию, ведёт за собой народ. И воины его всё чаще теперь выкрикивают грозное:

— За Эзенгард!

За их новый дом…

На Анде крепкие латы, штаны из толстой кожи, волосы собраны в пучок на затылке, на лице горит новый шрам. Рука крепко сжимает меч, и немного смельчаков находится, чтобы первым вступить с ним в бой.

***

У Изиды даже не стоял вопрос, будет она всю жизнь одна или нет.

В разное время у неё могли быть разные фавориты, но всё это даже увлечениями было сложно назвать.

Она привыкла защищаться от мужчин, доказывать им то, что она не хуже, угрожать, обманывать, соблазнять, но не любить.

И дело не в ненависти ко всем, у кого есть утяжеление между ног — женщин она тоже не особо жалует.

Дело в страхе.

С себе подобными вопрос уже давно решён — ведьмы изгнаны и под это слово подходят разные категории женщин, не только те, что имеют дело с магией.

А мужчины… Она приучила себя не воспринимать их всерьёз. И не глядеть на них овечьими глазами женщины.

Любовь отравляет, и Изида успешно не касалась её долгое время, довольствуясь тем, что намного ценнее — властью.

Теперь же… Из-за этой дурацкой поездочки в Челябинск, у неё немного взбаламутились мысли — а как иначе это объяснить?

Было время подумать, было время скучать.

На её жизнь не повлияли ни знания о технологиях другого мира, что уже почти выветрились из головы. Ни словечки, от которых Анд до сих пор отбивается, как от назойливых мух. Даже тело, которым пришлось пользоваться, даже жизнь, полная неудобств (типа счетов и старух) — ничто не изменило образ мыслей Госпожи.

Она такая, какая есть. Она сделала себя сама, чтобы выжить. Чтобы умереть по меньшей мере в бою, а не в чужом замке, зачахнув от тоски из-за скверного характера муженька... И всё ей говорит о том, что она всё делает верно.

Кроме одного небольшого допущения...

О котором она думала, когда учила юнцов держать в руках меч и когда читала любовные романы на розовом сайте.

Ночь, она в походной палатке опускает уставшие ноги в таз с горячей водой. Закатывает глаза от удовольствия, замирает, когда слышит снаружи хруст.

— Баран, ты?!

— Кто? — заходит Анд, уставший, в пыли, слегка припадающий на одну ногу. — Ты ждала кого-то?

— Да ты! Кто ещё? Алукерий-то козёл!

— Хм, всегда думал, что баран, это он. Потому что демон.

Анд устраивается рядом с ней.

— Ночь должна быть тихой. Я… буду здесь?

Ему до сих пор странно, что он должен спрашивать её, ну да что уж.

Изида вынимает ноги из таза и кивает ему на воду.

— Вот, можешь умыться…

— Благодарю, как-нибудь без этого, госпожа, — отзывается он сдержанно. — Мы на равных, помнишь?

Она вытирает ноги и кивает зевая.

— И ты должен быть более ли менее чистым.

Анд смеётся.

— На войне следить ли за этим? Женщины.

Но он выходит на улицу, снимает верхнюю одежду, стягивает рубаху и выливает на себя ведро ледяной воды.

Волосы от влаги становятся темнее, пучок рассыпается, Анд выглядит диким и взъерошенным.

Над головой сияют звёзды, и они напоминают ему…

Он возвращается к Изиде и без лишних слов подхватывает её на руки.

Ладони его полыхают жаром, крепко держат её, с нежностью скользят по спине и бедру…

Анд выносит её под тёмное, будто усыпанное серебром небо.

— Так блестят у тебя глаза, — произносит он тихо ей на ухо, пряча лицо в её волосах. — Настолько хорошо мне не было ни на одной войне… Кощунство так говорить, да?

Изида цокает.

— Нас могут увидеть!

Но она не предпринимает попыток вырваться и не вцепляется в его плечи — ей вполне комфортно в его руках.

— Мокрый, как пёс после дождя. И несёт от тебя так же… — она проходится ногтем по его свежему рубцу и спрашивает: — Болит?

У него лишь слегка дёргается щека, но голос звучит уверенно и ровно:

— Уже почти нет, — он проносит её чуть дальше, будто прогуливаясь отдыхая. — Пусть видят, — звучит скорее, как вопрос.

Она усмехается:

— А если я захочу понести тебя на руках?

Анд вздыхает.

— Но я… Я ведь имею право, — однако поворачивает назад, бросая в сторону взгляд, проверяя, никто ли их не заметил.

— Разве? — её голос становится жёстче.

— Ты моя, — отрезает он, так до конца и не смирившись, что они будто скрываются от остальных.

Она без труда оказывается на твёрдой, прохладной земле.

— В каком смысле, твоя? Что ты вообще, баран, хочешь этим сказать?

— Я твой муж, — повторяет он упрямо давно сказанное. И то, о чём всё это время не заговаривал.

Изида, стиснув зубы, будто от злости, что так напоминает обиду, отвешивает ему хлёсткую пощёчину.

— Ты. Меня. Не спрашивал!

Он будто каменеет, отступает на шаг, обдумывает её слова.

— Тогда спрошу, — сдерживается, чтобы не сделать этого прямо здесь и сейчас (всё должно быть красиво, как