Лицо с обложки - Юлия Белкина

закрыв лицо руками. У нее перед глазами стоял Димочка… Но не тот полугодовалый карапуз, каким она его запомнила из прошлого. Она думала о худеньком, затравленном, одиноком мальчике, которого дядя Роберт держит в застенке престижного английского пансиона и учит, что в этом мире надо уметь драться… Рубен Ханьян… Димочка…

Герман молчал. Все слова уже были произнесены. Он ждал, что Зоя скажет.

— Смерть твоей сестры — это несчастный случай. С тем же успехом я мог бы случайно сбить ее на перекрестке.

— Я тебя не виню, — поспешно ответила Зоя. — Я одна во всем виновата. Даже удивительно… — добавила она и осеклась, не договорила.

— Что удивительно? — переспросил Герман.

— Что до сих пор по большому счету я так и не заплатила за все, что сделала…

Герман обнял ее, прижал к себе.

— Не думай об этом. Лучше собирай вещи. Теперь нам ничто не мешает быть вместе. Уедем в Акапулько и будем жить там долго и счастливо.

— Дай мне пару дней, — попросила Зоя.

— Не дам ни дня. Едем сейчас же к твоему мужу…

У нее хватило терпения убедить Германа подождать.

— У меня остались дела в агентстве. Я вложила в него кучу денег. Нужно подумать, что теперь делать.

Они долго не могли проститься в тот вечер. Говорили, говорили, и не могли наговориться.

— Странно, мне известно о тебе все, но я даже не знаю, какая твоя любимая песня… — усмехнулся Герман.

Зоя пожала плечами.

— Если бы меня спросил не ты, а другой, я бы ответила не задумываясь. — призналась она. — А тебе говорю: не знаю. Я ведь никогда не спрашивала себя, что люблю я лично. Выбирала только то, что должно нравиться Зое Гедройц!

— Как же ты выкарабкалась? Как оказалась в Германии? Чем там занималась?

Лицо Зои исказила гримаса.

— Не люблю вспоминать то время. Может, потом когда-нибудь расскажу.

— Не надо, — ответил Гермам, целуя ее руки. — Ничего не говори. Просто будь рядом.

Глава 8. ПЕРВОЕ МАРТА

Тайный друг

Около десяти часов утра Грушевский вошел в солидный холл офисного центра на Кутузовском, где на третьем этаже располагалось ее модельное агентство. Она была там. В сопровождении архитектора переходила из помещения в помещение, вникая во все детали ремонта: где расположить розетки, где дать дополнительное освещение… Саша терпеливо переминался с ноги на ногу в коридоре. Выбрав момент, когда она осталась одна, подошел и сказал:

— Нам нужно поговорить.

Она снова его не узнала. Нахмурилась, опасаясь, что незнакомец станет что-нибудь клянчить. Поспешно предупредила:

— Я никого не принимаю на работу. Позвоните через месяц моему помощнику…

Саша объяснил, что в работе нс нуждается, что дело у него личное и срочное. Брови-чайки взметнулись вверх, топазовые глаза подозрительно прищурились.

— Чего вы хотите?

Он попросил ее зайти в кабинет. Она вошла, села по-ковбойски на стул, широко расставив ноги и упершись локтями в колени, выжидательно глядя на Грушевского снизу вверх. Сегодня она была бледнее обычного, с припухшими после бессонной ночи глазами. Каштановые волосы, небрежно схваченные заколкой на затылке, рассыпалась по плечам. Смотрела она настороженно, почти враждебно.

Прошедшую ночь Грушевский тоже провел без сна, что, в общем, к делу не относилось… Он протянул ей конверт, сказал: откройте, там кое-что для вас.

— Что? Пластиковая бомба? — усмехнулась она.

В конверте кроме фотографий лежала кассета с записью разговора с Германом и видеокассета — для особо упрямых любовников, готовых все отрицать по принципу «а ты видел?». Жена Германа настояла на полном «пакете услуг».

Как и все, она начала с фотографии, но едва увидела первый снимок, как ее бледное. с прозрачной золотистой кожей лицо вспыхнуло, пошло малиновыми пятнами. Она впилась в Сашу испуганным взглядом.

— Откуда это у вас? — И тут же. разозлившись на себя, с вызовом уточнила, глядя мимо Грушевского, словно ем было гадко видеть его лицо. — Мой муж приставил вас следить за мной, да?

Он отрицательно покачал головой:

— Борис ничего не знает. Меня просила жена вашего… друга.

Кусая губы, она небрежно отшвырнула снимки в сторону. Фотографии рассыпались веером на заляпанном краской рабочем столе. Она вытряхнула из конверта кассеты и расшифровку разговора, пробежала глазами строчки из середины распечатки. Пожар на ее щеках мгновенно погас, лицо залила смертельная бледность, руки покрылись мраморными прожилками.

— Чего ты хочешь? — прошептала она сдавленным голосом.

Ее пальцы слепо шарили по сумочке, нащупывая замок.

— Вам нужно быть осторожнее, — не глядя ей в глаза, ответил Саша.

Ему казалось, что она ищет в сумочке платок или лекарство, но вместо этого она достала крокодиловое портмоне.

— Сколько? Вот, держи! — Трясущимися руками она выдернула из пластиковой ячейки банковскую карточку, сунула ее Саше. Севшим от шока голосом, хрипло не крикнула даже — просипела: — Забирай все! Бери, только оставь меня в покое! Забирай, на!

Она выхватила кредитные карточки, рассовывала по его карманам. Кровь снова прилила к лицу, голос прорвался, стал громче:

— Все забирай, на! Я еще заработаю! Заработаю на вас на всех, мерзавцев, скотов, уродов. Жри! Рви меня на части. пользуйся! — Она бросила ему в лицо пустое портмоне, выкрикнула в истерике: — Что еще тебе от меня надо?!

Этот крик могли услышать рабочие в соседнем помещении, и Грушевский спиной толкнул дверь, чтобы она захлопнулась. Она расценила его движение по-своему. Прохрипела:

— Ты этого хочешь? — Она рванула на груди меховое пальто так, что на пол посыпались пуговицы. Расхристала шифоновую блузу, глядя не на Сашу — мимо него, сквозь него — черными пустыми глазами: — Вам всем этого надо? На, бери меня, жри!

В этом рычащем крике, до крови расцарапанной ногтями груди Саше показалось что-то знакомое, жуткое, словно он снова видел и переживал то, что видел и переживал на войне — той, настоящей, о которой не пишут и не показывают по телевизору, потому что это невыносимо стыдно и гадко, и никто не хочет признаваться, что ему пришлось это пережить.

Саша никак не ожидал, что она примет его за шантажиста. Он растерялся. Попытался уговорить ее, успокоить, что-то объяснял, но она уже не понимала и слышала никаких объяснений. У нее началась настоящая истерика, с пеной у рта, с искусанными в кровь руками… Тогда он схватил с подоконника банку, в которой отмокали малярные валики, и выплеснул белую, как молоко, воду ей в лицо.

Она захлебнулась, раскашлялась и умолкла, закрывшись руками. По волосам, по воротнику текли молочные реки. Она всхлипнула, обессиленно сползла по стене, уткнулась лицом в колени и тихо заплакала. Давая ей возможность успокоиться. Саша медленно