Возвращение домой - Евгения Преображенская

пришло чувство, напоминающее умиротворение. Но чем внимательнее Дженна прислушивалась к себе, тем более находила в нём не мира, но усталости и… пустоты. Росла и ширилась некая пустота в груди сказочницы.

Затем пришло удивление. Дженне было непривычно не купаться в море чувств, не ощущать яркой сладости любви к детям и мужу, не восхищаться миром. Она перестала писать письма в Сет, а с семьёй общалась нежно и ласково, но больше по привычке.

Когда душа Дженны привыкла к этому и утеряла чувство удивления, пришла тоска… жажда. Незаметная, она постепенно заполняла собой всё больше пространства в душе женщины.

Эту жажду утолить было невозможно. Всё утратило вкус: еда, чувства, красота мира. А потребность осталась.

Новая встреча Май с семьёй была не столь радостной, как в прежние годы. Что-то переменилось в их доме в сердце леса. Да и сам лес уже не был словно из доброй детской сказки.

Ветер, треплющий ветви дубов, поведал Май о том, что хозяин пущи, молодой леший, беспокоится. Не радует диких зверей новая весна. Слабы их детёныши, озлоблены отцы, а матери слишком тревожны.

Младшие сёстры Май, уже почти девушки, глядели на неё с грустью. Шаада весь день молчала, будто боясь выдать страшную тайну. Пламенная Вришана не носилась маленьким рыжим огоньком по дому. Дженна, накрывая на стол, и вовсе отводила глаза.

Вроде бы всё было как прежде: хозяйка дома готовила пироги, Зарон занимался дичью, ворча себе под нос:

– Зверьё стало пугливым и злым. На днях чуть не попался на клыки кабану, представляешь? Я, хранитель! Вовремя заметил и едва уклонился.

Ужин обещал быть богатым, а семейный вечер тёплым. И всё же что-то было не так. Пироги оказались не столь пышными, травяной чай потерял вкус.

Словно темнее сделалась витали Дженны. Всколыхнулись ноты мёртвой водицы.

– Что гнетёт тебя, моя дорогая? – спросила Май, улучив момент. – Что происходит? Всё ли хорошо у вас с Зароном? Девочки здоровы?

Май всё поняла, когда Дженна осмелилась поднять на неё глаза. В бледно-зелёных озёрах холодно мерцало серебро. Драконица была с близкими – и одновременно её не было рядом. Она грезила наяву, глядела сквозь время. И взор её был направлен не в мир.

– Боюсь, я не совсем здорова, – призналась Дженна, кивнув на порог.

Не сговариваясь, они покинули тёплый дом и вышли в прохладный сумрак вечера. Соловьи разливали трели в ветвях деревьев. Трава покрылась росой. Зажигались звёзды.

Женщины углубились в дубраву, вдыхая свежий благоуханный аромат весны.

– …Я рассказывала, что это место – дубрава, поляна и дом – мне снилось ещё в юности? – отстранённо произнесла Дженна.

– Я помню некоторые твои сны, – ответила Май. – Ты видела в них и Зарона.

– А помнишь, кто ещё был в них?

– Я не уверена…

– Сын, – ответила Дженна. – Я никогда не забуду слова мальчика: «Василиса лепит пироги, но она же не умеет, как ты…» У меня были сын и дочь Василиса.

– Думаешь, твои сны были пророческими? – предположила Май. – Может быть, в видениях сплелись память тела Дживы и твои собственные мечты…

– Да, возможно, ты права, – Дженна умолкла.

– Что ты задумала, дорогая? – спросила Май. – Происходит нечто, чего я не могу предугадать, и это меня беспокоит.

– Неужели даже ты, ферзь нашей партии, наследница величайшего из Мудрецов, переигравшая его, гениального кукольника, не ощущаешь, что происходит? – усмехнулась Дженна.

– Твой ход, королева, – смиренно уступила Май. – Новая партия открыта…

– Я родилась из собственного яйца, – произнесла Дженна. – Моё прежнее тело состарилось и рассыпалось прахом…

– Я помню, – вставила Май, нахмурившись.

– Я возродилась в новой оболочке, – пояснила Дженна. – А сфера тела твоей матери, твоей настоящей матери Дживы стала свободной.

Май остановилась, поглядев на собеседницу.

– Да, – улыбнулась ей Дженна. – Прожив человеческий век в моём родном мире, Джива может вернуться в своё тело, в свой мир.

– Крайне маловероятно, что душа Дживы найдёт путь без памяти, без проводника, – покачала головой Май.

– Мы с Донас’еном что-нибудь придумаем, – уверенно ответила Дженна и улыбнулась: – А знаешь, я закончила свою последнюю сказку.

На следующий день Дженна была особенно рассеянной и даже сердитой. Она переложила свои обязанности на дочерей, будто боясь притронуться к обычным кружкам и тарелкам. Утром никого не обняла и не поцеловала.

Затем Дженна сообщила семье, что ей нужно отлучиться. Куда, она сказать не могла. Но Май просто так не отступилась.

Когда Дженна шагнула на теневую тропу, старшая дочь двинулась следом. Где-то в южных лесах Шава обе вышли на солнце.

– Есть ещё что-то, что ты скрываешь, – Май строго поглядела на мать. – Неужели это настолько страшно, что ты не можешь поведать даже мне? После всего, через что мы прошли вместе…

– …После всего, через что мы прошли вместе, мне даже странно, что ты сама этого не видишь, – ухмыльнулась Дженна. Её глаза зло сверкнули. – Разве ты не ощущаешь перемены? Они повсюду… Они вокруг меня.

С этими словами женщина отмахнулась, ударив рукой по ветвям молодого орешника. Когда её пальцы коснулись растения, то оно мгновенно потеряло цвет и увяло.

– В тебе бушует мёртвая вода, – проронила Май, глядя на несчастный куст.

– Невероятно! – воскликнула Дженна, разозлившись сильнее. – Хотя чему удивляться… В стольких мирах хранители вдруг становились близорукими, когда опасность даже не стояла на пороге мира, а уже шагнула в него! Ты, Катан, Сол… О, Единый! – женщина отвернулась, сдерживая эмоции.

– Дженна, скажи прямо! – воскликнула Май.

– Не могу… – вздохнула та. – Я не знаю точно. Но я знаю, кто наверняка ответит на этот вопрос.

Высоко поднялось солнце, когда мать и дочь приблизились к воротам монастыря. Навстречу им вышла девушка. Её рыжие косы сияли, как само солнце. На веснушчатом личике застыла приветливая улыбка.

Девушка не была послушницей, о чём ясно говорила непокрытая голова и мирская одежда: светлое льняное платье, яркий пояс, богатые бусы на груди. Позади неё, прихрамывая, плелась пожилая монахиня в выцветшем синем одеянии, за ней шли ещё несколько старушек.

Видимо, рыжеволосая навещала добрых знакомых. Годы назад стены монастырей приютили и уберегли от демонов и мертвецов многих беженцев, в том числе детишек. Дети подросли, но не забыли добрых людей. А те были настолько благодушны, что не помнили зла.

Монахини продолжали дарить приют и тепло всем нуждающимся и после войны. Так