Акцентор - Вероника Десмонд

гребаного Бэмби, тонкий нос, бледная кожа, на которой идеально смотрятся отметины и следы моей принадлежности. Но Эль – гораздо больше, чем просто ангельская внешность.

Никто не видел, как она практически умирала от разрушенной души.

Несмотря на это, убежденность, с которой она может отдать все свои силы, чтобы помочь другим, одновременно достойна восхищения и приводит в бешенство, потому что мне хотелось бы спрятать ее от всего мира.

И это моя девушка.

Иисус-блядь-Христос, Элеонор Смит – наконец-то моя девушка.

– Аарон, что происходит?

Я прибегаю к крайней степени контроля, чтобы удержать себя от кражи человека и сфокусироваться на тех словах, что говорит мне Чон. Только трудно держаться за разум, когда Элеонор, мать твою, выглядит как блюдо, ожидающее, когда его съедят.

– Я не знаю, но я заинтригован.

Элеонор настраивает микрофон и улыбается всем гостям вечера, а затем огромное пространство музея заполняется печальной музыкой, проникая в мои уши, словно предзнаменование.

Она смотрит только на меня – такими небесными глазами, что я чувствую, будто мои внутренности протыкают острым ножом. Мои мышцы напрягаются, а взгляд следит за ее движениями, пытаясь определить момент, когда у нее наступит приступ.

Но он не наступает.

Вместо этого Элеонор начинает петь:

– …Каждый угол этого дома населен приведениями. Каждый угол одержим, как ты.

Мои веки тяжелеют. Мне хочется закрыть глаза и слушать, как она поет для меня, блядь, для меня, но я не могу двигаться.

Словами не описать, насколько Эль прекрасна.

– …Ты был прекрасным и худшим, и я скучала… Куда бы я ни шла, все напоминало мне о тебе.

Каждая мышца в моем теле каменеет. Элеонор смотрит мне в глаза, когда играет на рояле, и произносит это еще и еще, пока я не чувствую, как оглушительные эмоции поедают меня заживо.

Я снова проваливаюсь в те места памяти, где она пела мне, пока то, что происходило между нами, было чистым и трепетным. Но мы повзрослели. Теперь мне хочется совсем другого.

– …Пожалуйста, будь честным и скажи, любишь ли ты тень. Прости, но я, кажется, люблю тебя.

Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя.

Я люблю тебя.

Блядь.

Я тоже люблю тебя, ангел. Если все это можно назвать любовью.

Я хочу украсть ее, ощущать ее шепот на своих губах, видеть ее счастливую улыбку, слышать смех и чувствовать персиковый аромат ее шампуня… Чтобы она принадлежала только мне.

Но я просто стою и смотрю.

Наблюдаю, как ее барьеры разрушаются.

Наблюдаю за тем, как она метафорически ломает мне кости – одну за другой.

Наблюдаю за ней.

Я буду всегда наблюдать за Элеонор, потому что не могу по-другому.

Когда песня заканчивается, Эль спускается по лестнице, направляясь ко мне, но быстро отвлекается на раздражающих людей, которым не терпится заполучить ее внимание.

Несмотря на новости по поводу ареста ее отца, люди любят ее. Они подходят с бокалом шампанского и, широко улыбаясь, говорят ей что-то, отчего ее щеки розовеют.

Я жду несколько охренительно долгих мгновений, прибегая к крайней степени контроля и потеряв дар речи впервые за всю свою гребаную жизнь. Клянусь, если я сейчас дотронусь до нее… прикоснусь к ее губам хоть на минуту, задумаюсь о том, что она, блядь, только что сделала, то я буду вынужден нарушить свои планы.

В иных обстоятельствах я бы отвел ее в темный коридор, стянул трусики и трахнул сзади, прижав ее голову к какой-нибудь баснословно дорогой экспозиции.

Но она не должна быть здесь.

Будто прочитав мои намерения, Элеонор замирает, затем поворачивает голову в мою сторону, показывая мне насколько прекрасны ее глаза, когда она перестает себя стесняться.

Мне следует проводить ее до машины и приказать Даниэлю отвезти ее домой, но решение дается мне невыносимо тяжело. Особенно тогда, когда она смотрит на меня такими голубыми глазами.

Клянусь, рано или поздно они доведут меня до могилы.

На мгновение я замираю, прежде чем подойти к ней. Однако когда я направляюсь к компании, в которой затерялась Элеонор, Даниэль появляется прямо перед моим носом с каменным выражением лица.

– Сэр, – в его голосе сквозит напряжение. – Я не хотел вас беспокоить, но вынужден сообщить, что ваше фото уже выложено в главных новостных газетах вместе с инцидентом о взрыве.

Как по гребаному волшебству, здание пронзает оглушительный звук тревоги и призыв к эвакуации. Я смотрю на реакцию мэра, а затем замечаю рядом с ним мерзкого лысого Роузинга в компании нескольких мужчин. Все в костюмах, и половина из них не спускает с меня взгляда.

Прикрыв глаза, я раздраженно вздыхаю:

– Твою мать.

Как не вовремя. Это пиздец как не вовремя.

– Это не все.

– Что еще? – спрашиваю я со спокойствием, которого не чувствую.

И хорошенькое лицо Эль больше не мелькает перед моими глазами. Где она, черт возьми?

Даниэль делает паузу, прежде чем ответить:

– Ваш отец очнулся.

Должен ли я быть рад или взволнован?

Помимо чудесного воскрешения моего отца, вся Англия сейчас переполнена новостями о взрыве главного офиса крупного инвестиционного фонда.

Ох, вы думаете, это я?

Правильно, блядь, думаете. И расплата так сладка.

Это должно было произойти сегодня или завтра, нужен был лишь подходящий момент. Все твари «Виктории» получат сигнал к бегству и начнут перевод денег через ресурсы Кингов, а полиция будет вынуждена начать расследование по отношению инвестиционной компании, которая не занималась инвестициями по меньшей мере десять лет, используя схему Понци.

Они доверяют мне. Но за все нужно платить. Я могу потерять большую часть вложений, которые будут немедленно заморожены, как только все всплывет наружу. Пострадает не только «Кингс Банк» – пострадают крупные и средние банки, страховые и благотворительные фонды, убытки наиболее известных будут представлять от десяти миллиардов фунтов стерлингов.

Каждый участник начнет сыпаться один за другим, как сраный карточный домик, приоткрывая завесу того, какое мерзкое дерьмо творится за дверьми тех, кто, как им казалось, управляет миром.

А потом начнется череда самоубийств. Ну знаете, хрупкое душевное равновесие и все такое, и я буду так польщен, если смогу принять в этом участие.

Так должен ли я быть взволнован?

Наверное, я должен чувствовать хоть что-то, но вот незадача: я не чувствую ничего кроме гребаной ярости, пока пытаюсь найти Элеонор и не нахожу.

Разрушительное желание увидеть ее пульсирует под кожей.

Это началось еще тогда, когда она набралась смелости противостоять жестокому монстру и