Играя с ветром - Евсения Медведева

– К нему нельзя, – старушка расцеловала меня в обе щеки и встала у дверей. – Какое-то совещание суперсекретное, милая. Прекрасно выглядишь, весела, бодра и румяна. Посиди со мной, Никусь, расскажи хоть, как молодёжь нынче живёт? А давай попьём кофе?

– А давай. Только это ты мне расскажи, как поживаешь. Секретики какие-то у тебя, – я плюхнулась в кресло и улыбнулась во все тридцать два.

– Да какие секреты! Что ты говоришь? – Нина всплеснула руками и бросилась к бару, вытаскивая из заначки мои любимые бельгийские конфеты.

– Ну, Нинулька… Ты ж мой тайный и преданный агент! Рассекречивайся.

– Ага… – старушка так и застыла с ворохом красивых коробочек в руках, не понимая, чего я от неё хочу. Её маленькие глазки нервно блуждали по кабинету, изредка сталкиваясь с моим напряженным взглядом.

– Что, прям нечего мне рассказать?

– Ника! – Нина сбросила конфеты на кофейный столик из чёрного мрамора и стала беспорядочно тыкать в кнопки новенькой кофемашины. – Что ты кругами ходишь? Спроси, и всё.

– Что это за тайный поклонник тебя цветами одаривает, Лев Саныч даже мне такие корзины не шлёт, – я для убедительности размахнула руками, очерчивая неприличный просто объём.

– Цветы? – старушка зарумянилась и стала нервными движениями расправлять шёлковую блузу и модные кюлоты песочного цвета.

– Просто на проходной курьер топчется, твоё имя называет, а Федька строгий, сама знаешь, пока у начальника спросит… Пока тот Льву Санычу позвонит… Пионы завянут.

– Пионы? – Нина мгновенно забыла о том, что охраняла дверь своего любимого шефа, подскочила к зеркалу, на лету меняя удобные мюли на замшевые лодочки, и выскочила из приёмной.

– Два – ноль, – рассмеялась я и щёлкнула ключом. – Вот так-то, коварная старушка, будешь теперь знать, по чью сторону баррикад местечко занимать нужно.

Я достала из сумки украденный инвентарь, вложила его за резинку чулок и мягкой поступью кошки вошла в кабинет.

Лёва и правда сидел перед ноутбуком, слушая монотонную речь, льющуюся из динамика. На лице его читались задумчивость и крайняя раздраженность. И это было заметно невооруженным взглядом, он то и дело смотрел на телефон, стучал костяшками пальцев по столешнице и всё время поджимал губы, будто пытался не сболтнуть лишнего. Лёва был так погружен в свои мысли, что и не заметил меня, а я не спешила начинать представление.

Рассматривала самого красивого мужчину в мире и таяла, как мороженое в креманке в полуденный зной. Мышцы превращались в ненавистный мною кисель, мысли путались, а желание наказать только крепло.

Когда он рядом, тело покрывается холодящей испариной, дыхание превращается в прерывистые хаотичные спазмы. Я словно с каждым выдохом отстукиваю азбуку Морзе, в шифре которой лишь капитуляция. Могу убегать, злиться, говорить миллион бессмысленных слов, но сердце моё бьется только рядом с ним. Больно, глухо, пропуская порою удары, но в такт с его…

Лёва говорил про слабости, человеческие уродства, которые никому не важны и не нужны, а я промолчала тогда. Не нашла в себе смелости признаться, что он и есть моя слабость. Красивая, чертовски горячая и кипучая слабость.

Говорят, когда человек любит, то всё становится неважным: слова, преграды, проблемы. Всё – пыль. Любят вопреки, наперекор судьбе и всему враждебному миру, пока на твою шифровку «капитуляция» он будет отстукивать «сдаюсь». Я не верила. Сопротивлялась, искала подвох и ждала… Ждала, когда меня бросят у парадного входа в загс.

Вот теперь мне не хочется убегать, прятаться и бояться, что всё окажется неправдой, сказкой! Вот теперь я готова во всю глотку орать, что люблю. Моя первая любовь. Моя единственная любовь.

Смахивала прорывающиеся слёзы, пытаясь вновь наскрести внутри запала для того, чтобы извиниться. Не за то, что ушла, не за то, что не стала ему опорой, а за то, что позволила думать, что смогу жить без него. Не смогу. И ему не дам.

Руки задрожали, сердце вновь стало неистово стучать в грудной клетке, пытаясь вырваться и найти покой в его тёплых нежных руках. Взгляд стал мутным от накатывающих слёз, а в ушах лишь слышалось громкое БУХ-БУХ-БУХ…

Сжала тонкие лямочки платья и стала медленно спускать по плечам. Лёва вздрогнул и резко обернулся. Его взгляд взорвался вспышкой гнева, а когда понял, кто перед ним, лицо его изменилось. И так хорошо стало.

 Можно придумать беременность, можно сыграть удовольствие, притвориться больной, но вот радость, желание и восторг сыграть никак нельзя.

Я кусала губу, смотрела и наслаждалась темнеющим от возбуждения взглядом. Его пальцы вцепились в кожаные подлокотники кресла, а грудь стала вздыматься, с шумом втягивая ставший горячим воздух…

– Лев Саныч, вы меня слушаете? Это нужно подписать сегодня! – мужчина настойчиво отвлекал, но Доний лишь глухо рычал, не решаясь прервать наш зрительный контакт.

– Говори, Жень, говори… – Лёва развернул компьютер и чуть выкатился из-за стола, чтобы не упустить ни минуты того испытания, что было уготовано для него.

Вот он… Мужчина, готовый принимать тебя всю! Он с удовольствием будет пережёвывать истерики, зная, что рано или поздно придёт время мириться. Он будет смеяться, шутить, а внутри будет сгорать от страсти, одним лишь только взглядом обещая истлеть дотла вместе. Он будет кусать губы в кровь, позволяя тебе творить чушь, говорить бред и биться в истерике, но ни на секунду не позволит усомниться, что ты ему нужна.

Те семь дней были моим персональным адом! Я металась по квартире, как в бреду, не могла спать, есть, дышать! А когда увидела Лёву под окнами своего дома, тревога и чувство обиды, что сжирали меня заживо, растворились. И я готова была броситься к нему, сказать, что была неправа, что люблю! Только бы унять тоску в его глазах, устремленных в окна моей спальни. И выходила! Надевала дождевик, выныривала в промозглый утренний туман и стояла в нескольких шагах от его машины, просто наблюдая, как моя любовь забывается беспокойным сном.

Наверное, так и должно было быть. Мы оба должны были пройти через это, чтобы привыкнуть к новому чувству, которое искали, и я готова.

Горим, Доний. Пылать будем вместе!

Подрагивающие пальцы легко бродили по краю платья, игриво оттягивая податливую ткань то слегка, то так, что видна была ареола соска. Повторяла изгибы своего тела, двигаясь под музыку, что вновь и вновь начиналась сначала в моей голове. Мысли стали разлетаться, уступая место животной страсти.

Доведу, Доний… И сама следом в омут кану.

– Васильев, отбой! – рыкнул Лёва и захлопнул крышку лэптопа, не желая ни с кем делиться этим мгновением.

Он дёрнулся, чтобы встать, на что