Поймать солнце - Дженнифер Хартманн

взгляд, мои шорты и нижнее белье свисают с одной лодыжки. Я обхватываю ногами его верхнюю часть спины и впиваюсь ногтями в кожу головы, цепляясь изо всех сил. Цепляясь за момент, за ощущения, за остановившееся время, когда все остальное не имеет значения. Все отступает, кроме него. Остаемся только мы… только Макс и я.

Я прижимаюсь к его лицу, чувствуя, как мурашки пробегают по коже. Хриплый крик вырывается у меня из груди. Парень быстро поднимает руку, чтобы прикрыть мне рот, заглушая мой крик, способный разбудить мертвого, и прикусываю губу, когда два пальца проникают в мой рот.

Оргазм обрушивается на меня, словно молния, пронзающая черное небо. Мне хочется выть, кричать, рыдать и смеяться. Это чувство электризует, освобождает, разбивает душу. Я лечу…

И падаю.

Ветки деревьев рвут мою кожу. Холодный ветер врывается в мои легкие. Сверху вспыхивают фейерверки, а Маккей смотрит на меня сверху вниз, наблюдая, ожидая, умоляя, чтобы я умерла.

Блаженство проходит, и в душу прокрадывается ужас. Я оседаю на матрас, превращаясь в обвисшую, жалкую кучу поражения.

Макс сначала не замечает этого, медленно продвигаясь вверх по моему телу и проводя кончиками пальцев по шраму на нижней части живота, оставшемуся после операции по перелому таза. Длинный, изогнутый, розовый, спускающийся к линии бикини.

Наклонившись, он нежно целует поврежденную кожу, останавливаясь только тогда, когда чувствует, что я дрожу. Его губы отрываются от меня, когда он поднимает голову и смотрит на мое дрожащее тело, в то время как мои тихие рыдания нарушают интимный момент.

Наслаждение исчезло, его заменили воспоминания, пропитанные горем.

— Солнечная девочка, — выдыхает он, тяжело дыша, и поднимается вверх, пока мы не оказываемся лицом к лицу. — Элла… Боже. Пожалуйста, не плачь. Ты в безопасности. Я здесь.

Я обхватываю его за шею и притягиваю к себе, прижимая его лицо к изгибу своей шеи и обвивая ногами его талию. Минуты проходят в тишине, и мои слезы высыхают, а боль уходит в свою темную, мрачную дыру, высасывая из меня силы, как паразит у своего хозяина.

Мгновение проходит. Время тянется, и на кончике моего языка вертится одно единственное слово.

Остаться.

Я хочу сказать это, прокричать, выжечь его на его сердце.

Останься, останься, останься.

Но все, на что я способна, это самая страшная ложь.

— Уходи.

Макс замирает на мне, у него перехватывает дыхание. Когда он снова выпускает воздух, по моей шее пробегает призрачный холодок.

Парень приподнимается и смотрит на меня сверху вниз.

У меня дрожат губы, когда я говорю:

— Тебе пора.

Я вижу, как Макс озадаченно хмурится, освещенный мягким лунным светом, просачивающимся в комнату.

Он сглатывает.

— Ты не хочешь, чтобы я остался?

— Мама будет проверять меня. Это неразумно.

— Элла, мне все равно…

— Спасибо, — выпаливаю я. Слово звучит ужасно и грубо. Эгоистично. Как будто он оказал мне услугу, а теперь я отправляю его восвояси. — Прости. Я просто… думаю, мне нужно попытаться заснуть. Я напишу тебе завтра.

Опустив голову, прижав подбородок к груди, он выдыхает еще один тяжелый вздох, переваривая мой отказ. Затем кивает и отстраняется от меня.

— Да, — бормочет он. — Конечно.

Больше ничего не произносится, пока он слезает с матраса и ступает по полу к моему окну. Недолго колеблется, всего секунду, проводит рукой по волосам, прежде чем вылезти в окно и раствориться в темноте.

Эта рутина продолжается в течение следующих двух ночей.

Макс проскальзывает в мою спальню через открытое окно после полуночи и ласкает меня языком и пальцами. Затем я дрожу от слез в его объятиях, а он гладит меня по волосам, заглушает моих демонов и говорит, что все будет хорошо. Я позволяю ему обнимать меня несколько минут, наслаждаясь его прикосновениями. Его теплом. Его любовью. Наслаждаясь теми несколькими драгоценными секундами, которые я даю нам.

Но проходит несколько секунд, и я отсылаю его прочь под предлогом, что мама обнаружит его в моей постели на рассвете. Он знает, что причина не в этом. Макс не знает, в чем истинная причина, но знает, что не в этом.

Макс не может остаться, потому что я боюсь слов, которые сорвутся с моих губ.

Я боюсь правды, которая вырвется из моих уст, когда я погружусь в жуткие кошмары. Боюсь, что, проснувшись ночью, я подумаю, что он — кто-то другой.

И буду бояться его.

А я никогда не хочу его бояться.

Поэтому я не позволяю ему остаться.

Я заставляю его уйти. Отталкиваю его, хотя это ломает нас обоих.

И отсчитываю мучительные минуты до его возвращения.

ГЛАВА 32

ЭЛЛА

На пятый день после возвращения из реабилитационного центра я лежу на кровати, погрузившись в последние главы книги «Монстр». Несмотря на то что прекрасно понимаю, что задания просрочены и что я буду сдавать их после того, как полностью восстановлюсь, я чувствовала себя обязанной дочитать ее до конца. Никогда раньше я не бросала читать книгу, даже если она мне не нравилась. Нет ничего хуже незавершенной истории, когда персонажи болтаются в неопределенности, а сюжетные моменты распадаются на неизвестные. Эта мысль всегда вызывала у меня тревогу, поэтому я пролистываю страницы за страницами, пока не дойду до конца. Несмотря ни на что.

К счастью, эта книга великолепна.

Никаких сожалений.

Мама подходит и задерживается в дверях, когда я лежу, свернувшись калачиком, под старым одеялом, которое бабушка Ширли сшила для меня много лет назад — так я чувствую себя ближе к ней, поскольку не могу навещать ее. Оно лежало в коробке в моем шкафу, но после быстрой стирки стало как новое. Я мечтаю применить те же простые шаги к своему собственному благополучию.

— Элла, милая, — говорит мама, держась рукой за дверной косяк. — Давай спустимся в гостиную?

Я бросаю книгу рядом с собой на кровать, рядом с блокнотом с незаконченными словами. Я работаю над письмом Джону, но мои мысли путаются, и ничего не кажется правильным. Ничего не кажется достаточно хорошим, чтобы отправить ему. После того как десятки раз начинала все сначала, все, что у меня осталось, это пачки скомканной линованной бумаги, разбросанные по простыням, и мое разочарование.

Когда поднимаю голову, мой взгляд останавливается на маме. Она выглядит смущенной, ее цвет лица бледнее, чем у меня.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Ничего. — Ее голос срывается.

В отличие от меня, она ужасная лгунья.

Она откидывает волосы назад, ее пальцы дрожат.

— Тебе лучше, да?

— Да. Сегодня утром я передвигалась без ходунков.

Ее вздох звучит как облегчение, что вполне