Поймать солнце - Дженнифер Хартманн

Он изучает меня, потирая пальцами свою заросшую щетиной челюсть. Сомнение мерцает в ответ, затаившееся в глубине зеленый глаз.

— Прости, но мне трудно в это поверить. Ты хорошо ориентируешься в природе. Я сам научил тебя всему, что нужно знать. Ты бы ни за что не упала со скалы ночью в одиночестве.

— Ну, так случилось. Было темно, и я пыталась разглядеть что-то за выступом.

— Что ты там пыталась разглядеть?

В голове проносятся вымышленные сценарии, язык заплетается.

— Я… я не знаю. Змею или вроде того.

— Змею в декабре?

— Я не помню, Джона. Мои воспоминания все еще как в тумане. — Мой пульс учащается, пот выступает на лбу, пытаясь выдать меня.

Он хмурится.

— Ты сказала, что помнишь все о нашем детстве, но не можешь вспомнить, что было настолько привлекательным, что вынудило тебя упасть с тридцатифутового обрыва.

На моих щеках расцветает жар.

— Думаешь, я лгу?

— Я не знаю. — Джона смотрит на меня несколько секунд, затем поворачивается и смотрит на воду, где проплывает семейство уток. — Я обещал, что всегда буду оберегать тебя, — говорит он мне, его голос звучит измучено. — Меня убивает, что меня там не было. Убивает, что ты была одна все эти годы, и я опоздал на месяц, чтобы уберечь тебя от гребаной черепно-мозговой травмы.

Я закрываю глаза, отгоняя воспоминания.

— Я не была одна. У меня была мама. — Это правда лишь отчасти — мама была рядом, хотя она всегда была погружена в свою «работу». Работа, которая, как я теперь понимаю, была ее миссией по освобождению Джоны. Часть меня злится, что она скрывала это от меня, но большая часть — понимает ее доводы. Я не давала ей возможности открыться, особенно в отношении Джоны. Я сама несла свое бремя и, делая это, непреднамеренно способствовала изоляции, которую она, должно быть, чувствовала во время своей миссии. — В общем, — продолжаю я со вздохом. — Я упала. И теперь со мной все в порядке. Все хорошо.

Брат вздыхает, проглатывая свои возражения. Сейчас не время для этого. Может, никогда и не будет.

— Я бы очень хотел, чтобы ты мне написала, — говорит он, опустив глаза на траву. — Я бы почувствовал, как солнце согревает мою кожу, просто читая твои слова, слыша твой голос в своей голове.

— Мне жаль, — шепчу я. — Прости, что бросила тебя. Прости, что сомневалась в тебе, даже если это было ради моей собственной защиты.

Он медленно кивает, затаив дыхание от моего ответа.

— Полагаю, если так ты оставалась в безопасности и под защитой, несмотря на то, что это было сделано за мой счет… я приму это.

В голове крутятся сладкие воспоминания о том, как Джона защищал мою честь, когда мы были детьми, как отчитывал хулиганов, как заступался за меня даже перед нашими родителями.

Даже если это ему дорого обходилось. Порицания, наказания, шлепки. Он с готовностью принимал последствия, несмотря ни на что.

Лишь бы со мной все было в порядке.

— Не могу поверить, что ты избил тюремного охранника, — говорю я, вспоминая одно из его писем.

Джона пожимает плечами, как будто это пустяк.

— Этот ублюдок заслужил это за то, что болтал о тебе. Я бы сделал это снова, если бы пришлось.

— И как это было? — спрашиваю я. — Быть в камере смертников?

Его глаза стекленеют, в выражении лица появляется жесткость, челюсть сжимается, а руки сжимают траву между ног. Затем Джона смотрит на меня, и черты его лица смягчаются, как будто он смотрит на мерцающее восходящее солнце.

— Мучительно одиноко. — Он опускает глаза на землю и выдыхает долгий вздох. — Знаешь, у нас много времени, чтобы наверстать упущенное. Я хочу знать о тебе все… школа, планы на будущее, мальчики. — На его лице появляется улыбка. — Какие-нибудь любовные истории?

Я краснею, когда лицо Макса проносится в моей голове.

— Есть один мальчик, — признаюсь я, прикусывая губу. — Не уверена, на каком мы сейчас этапе, но, если я вас познакомлю, ты не будешь моим сумасшедшим защитником и не побьёшь его, если он попытается взять меня за руку или что-то в этом роде. Мне уже восемнадцать.

Джона усмехается, оглядываясь на меня.

— Не обещаю.

Я улыбаюсь, и меня охватывает чувство умиротворения.

Как будто я снова дома.

Как будто все наконец-то налаживается.

Как будто… возможно, все будет хорошо.

И когда снова ловлю взгляд Джоны, я говорю то, что не могла сказать уже много лет, когда в голове мелькает моя любимая история:

— Медвежонок Винни?

Его взгляд загорается. Он уже знает, что последует дальше.

Улыбка появляется на его губах, когда он протягивает мне руку.

— Да, Пятачок?

И мы снова в Стоакровом лесу.

Волшебство витает в воздухе, невинность наполняет мое сердце, и я улыбаюсь ему в ответ.

Я беру его за руку, и все в мире становится правильно.

— Ничего. Я просто хотела быть ближе в тебе.

ГЛАВА 34

МАКС

Элла выгибается подо мной, ее крики неистовы и заглушаются ее собственной рукой, когда она достигает пика. Звук моего имени, срывается с ее зацелованных губ, когда она достигает пика на волне удовольствия, звучит для моих ушей как музыка. Лучше, чем моя любимая песня. Лучше, чем все песни в этом чертовом мире.

Я вынимаю из нее пальцы и оставляю поцелуй на внутренней стороне бедер, ее вкус покрывает мой язык и сводит меня с ума. Покрываю поцелуями ее полуобнаженное тело, пока ползу вверх, чтобы найти ее губы. Она тяжело дышит, глаза закрыты. Обвивает руки вокруг моей шеи, притягивает меня к себе и запускает пальцы в мои влажные от пота волосы.

Моя футболка валяется рядом с кроватью, на мне лишь спортивные штаны. Я устраиваюсь между ее ног и прижимаюсь к ней своей эрекцией, между нами лишь тонкий слой одежды. Мы оба стонем.

— Макс, — хнычет она, нежно проводя ногтями по моей голой спине. — Мы могли бы пойти дальше…

Мое горло перехватывает от желания. Черт, я хочу этого больше всего на свете.

Нет… это неправда.

Больше всего на свете я хочу, чтобы мы вернулись к тому, что было раньше. До падения. До того, как она начала смотреть на меня как на чужака.

Как на человека, которого боится.

Это самые изнурительные моменты. Моменты, когда я застаю ее врасплох или случайно пугаю. Она вздрагивает, ее взгляд фиксируется прямо на мне, и в ее глазах вспыхивает неподдельный ужас. Это мимолетно, всего лишь вспышка. Но это инстинкт,