Любовь, которую ты вспомнишь - Рина Сивая

Я обняла Сашу в ответ, прижала к себе, вдыхая его детский запах — шампуня и сна. И поклялась, что никому не позволю лишить меня сына.

Даже его родному отцу.

Глава 60.

Я не заметила, в какой момент в номере появились Лера с Пашей. Только я сидела на коленях, прижимая к себе сына, а уже обнаруживала себя на диване, и мне в руку насильно всучили бокал с водой. Но делал это совсем не Саша.

– Давай-давай, пей, – хмуро сообщил Миронов, внимательно следя за тем, как я опустошала посуду.

Где-то в стороне раздавался голос сестры, отвлекающей Александра. Умом я понимала, что напугала его, что сын переживает. Но даже эта мысль не смогла выдернуть меня из текущего состояния.

Страх впился в позвоночник стальными когтями. Весь мир сузился до этого ощущения – пронзительного, парализующего, выжигающего все остальные чувства. Я была не человеком, а сосудом, наполненным до краев ужасом.

В моей жизни было три момента, когда я могла потерять сына. И каждый из них переживался одинаково.

Первый – еще в больнице, когда после нескольких часов в родовом зале подошедший врач проверил результаты КТГ, нахмурился и сообщил, что на лицо все признаки гипоксии. Я читала об этом и знала, что подобное состояние для младенца в утробе – не редкость. Но когда меня экстренно повели на УЗИ, поняла, что все гораздо серьезнее.

Оказалось, что пуповина тремя оборотами обвивала шею малыша. Учитывая анамнез моей беременности, состояние ухудшала хроническая анемия и общая слабость организма. Вот и получалось, что при каждой схватке кровоток, и без того нарушенный из-за обвития, практически полностью пережимался. А моя анемия означала, что у малыша и так не было запаса прочности. Каждое сокращение матки лишало его столь нужного ему кислорода.

Тогда я вновь ощутила это – приступ паники, от которых я лечилась больше полугода. Когда ледяная волна накатывала из самых недр души, промораживая не только тело, но и сознание. Гул в ушах нарастал, заглушая слова врачей, а собственное сердцебиение отдавалось в висках тяжелыми, неровными ударами. К счастью, мой лечащий врач – Виктор Геннадьевич – вовремя заметил изменения в моем состоянии, что помогло избежать серьезных последствий. Но не кесарева.

Второй случился, когда Саше не было и месяца. Он плохо набирал вес, был вялым, и наша участковая, молоденькая и крайне дотошная, направила нас на консультацию к кардиологу. «Просто чтобы исключить врожденный порок», – успокаивала она, но ее глаза говорили об обратном.

Мы исключили. Порока не было. Но был другой диагноз, прозвучавший как приговор: критическая стадия пупочной грыжи с риском ущемления. Мне объяснили, что это не просто «выпячивание», что это опасно для жизни, что нужна срочная, пусть и маленькая, но операция. Для новорожденного. Под общим наркозом.

Я сидела в коридоре клиники, держа на руках свое крошечное, беззащитное существо, и снова чувствовала, как земля уходит из-под ног. Тот же холодный ужас. Та же беспомощность. Мир снова сузился до больничных стен, до запаха антисептика и до тихого, едва слышного дыхания сына. Казалось, сама Вселенная хотела его у меня забрать.

Тогда тоже спасла Лера – из последних сил я успела набрать ее номер, а после титаническим усилием воли удерживала паническую атаку на периферии, пока дожидалась приезда сестры. И лишь в машине позволила себе ей поддаться.

А третий... Третий был самым подлым. Саше было чуть больше двух лет. Я только получила первое повышение – Паша оценил мои навыки и назначил начальником отдела. Вот тогда ко мне и пришли из опеки.

Анонимный сигнал. Доброжелатель сообщил, что я, цитата, «нахожусь в неадекватном состоянии из-за психического расстройства, подвергаю ребенка опасности и не способна о нем заботиться». Основанием послужили факты моего лечения у психотерапевта во время беременности.

Две женщины с каменными лицами ходили по квартире, проверяли холодильник и аптечку, выпотрошив оттуда все лекарства. Прощупывали постель, даже в бачок унитаза заглянули. Их прикосновения к нашим вещам были такими чужими, такими грубыми, что по коже бегали мурашки. Они смотрели на меня оценивающим, колючим взглядом, который так и кричал, что мне они не верили ни единому моему слову. И заявления о том, что панические атаки – не шизофрения, что я в ремиссии, что я люблю своего сына больше жизни, на них никак не действовали.

К счастью, вовремя появился Паша, которому я позвонила в тот же миг, как представители опеки переступили порог моего дома. Он привез с собой адвоката, и тот быстро решил вопрос и заверил меня, что проблема не повторится. А Павел клятвенно обещал разобраться с доносчиком.

Но я уже поняла, что можно лишиться ребенка не только из-за болезни или несчастного случая. Его можно просто отнять. По бумажке. По чьему-то злому слову. И этот страх, страх перед системой, перед равнодушием чиновника, оказался самым парализующим.

Каждый раз механизм был один и тот же. Сначала – леденящий душу спазм, будто кто-то выдернул вилку из розетки, и весь мой внутренний свет, вся способность мыслить гасла. Потом – оглушительная тишина в голове, в которой стучала только одна животная мысль: «ТЕРЯЮ». А затем накатывала та самая волна, знакомая до тошноты. Та, что стирала меня как личность, оставляя лишь слепой, первобытный инстинкт бежать, кричать, биться. Врачи называли это панической атакой. Для меня же это было вселенское крушение, в котором не было места разуму, были только слепой ужас и абсолютная беспомощность. В такие минуты я не могла не кричать. Не могла не плакать. Не могла себя контролировать. Мое тело и психика выключались, оставляя лишь древнюю программу выживания, которая выглядела со стороны как истерика.

И вот теперь это письмо. Официальный бланк. Юридические термины. Тот же самый холодный ужас. Та же самая система, но теперь против меня настроен не завистливый аноним, а его отец. И снова эта огромная волна поднималась из груди, сдавливая горло, замораживая изнутри. Кончики пальцев онемели, а в груди колотилось что-то маленькое и перепуганное. Сознание металось, и я чувствовала, как знакомый, ненавистный вихрь паники начинал закручиваться где-то глубоко, сметая все на своем пути – логику, самообладание, достоинство.

– Выпей еще,