Непреодолимое желание влюбиться в своего врага - Бриджитт Найтли

А вот и она – у двери спальни, громко стучит, никто, кроме нее, так не делает.

Озрик, конечно, знал, наблюдая за ее передвижениями внизу, что она в прелестном платье цвета шампанского, а ее волосы заплетены в косу, уложены на голове короной и украшены орхидеями, но все равно испытал шок, когда она вошла в комнату в образе не Целительницы, а нежной сильфиды, очень красивой сильфиды.

Не красивой. Просто хорошенькой.

Просто хорошенькой.

Озрик не хотел, чтобы Фейрим была красивой. Он воспринимал красоту слишком остро. Он высоко ценил красивые вещи. Хотел обладать ими. Хотел, чтобы они принадлежали только ему. И в тот момент, когда Фейрим приблизилась, он испытал чувство паники, опасаясь, что его восприимчивое к красоте сердце пожелает обладать ею любым возможным способом и что ее очарование спровоцирует приступ клептомании.

Он ненавидел Фейрим. А значит, она не была красивой. Другого решения не находилось, иначе когнитивный диссонанс оказался бы невыносимым.

Он признал ее невероятную привлекательность, которая граничила с настоящей красотой. И была способна существовать лишь ограниченное время. Скоро ночь закончится, и Фейрим снова окажется в удушливом плену платья с высоким воротом и своего неизменного хладнокровия, снова станет Целительницей. Это лишь мгновение, такое же эфемерное, как и орхидеи в ее волосах.

И еще. Еще. Он не станет очаровываться ею, поскольку одностороннее увлечение всегда вносит дисбаланс в расстановку сил, он привык пользоваться этим и не хотел, чтобы такое преимущество получила Фейрим.

Она слегка покачивалась. После нескольких бокалов ее походка стала менее уверенной. А щеки разрумянились от танцев. Скорее всего, от танцев, а не очарования высокого симпатичного мужчины.

Она встала рядом с ним у перил и с неожиданной непринужденностью положила ладонь на его руку, чтобы не упасть, пока снимает туфли.

Это поразило его, сбило с толку, сделало смелее и глупее.

Он понял, что разрывается между желаниями говорить что-то гадкое или прекрасное, ложь или правду.

– Вы выглядите, вы выглядите… – начал он.

– Приемлемо? – весело предположила она.

– Да.

– Я видела, как вы здесь прячетесь, – сказала Фейрим. В ее голосе все еще чувствовалась теплота. – Рада, что вы уже в состоянии так долго стоять. Как вы себя чувствуете?

– Одиноко.

– Одиноко? Вы? Вы же всех ненавидите.

– Разве?

– А разве нет?

– Вы правы – ненавижу.

Фейрим поправила длинные перчатки, опустившиеся ниже локтей.

– Полагаю, со стороны кажется, что мы слишком веселимся. Вы можете спуститься, если пожелаете, только обещайте, что не станете утруждать себя, и спрячьте уже ваш Знак.

Однако у Озрика не было причин спускаться к гостям теперь, когда Фейрим рядом с ним.

– Что это за красавчик танцевал с вами?

– Какой именно? – посмотрела вниз Фейрим. – А, Эйдан?

– Наверное.

– Милый Эйдан. – Фейрим облокотилась на перила. – Моя мать все еще не простила меня за то, что я не вышла за него: он заботливый, состоятельный, да еще и Инженер.

Озрик сложил в уме кое-какие цифры и пришел к выводу, что точно обладает одним из трех качеств идеального мужа для Фейрим (по мнению ее матери). Он не стремился стать кандидатом в ее мужья, но ему приятно было осознавать, что он мог таковым считаться.

Раздался робкий стук в дверь, Тартифлетт подала дрожащими руками бокал шампанского. Озрик, все еще потягивающий виски, отказался. Фейрим взяла бокал и проводила Тартифлетт сочувствующим взглядом.

– Если бы она только знала, кто вы, – проговорила Фейрим.

– Это не имело бы значения, – заявил Озрик. – Я же неотразим.

– Чушь, – с оскорбительной уверенностью ответила на его заявление Фейрим.

Она наблюдала за милым Эйданом равнодушным взглядом. Когда она смотрела на Озрика, в ее глазах хотя бы мелькала искра – как правило, раздражения, – но хоть что-то. Такое безразличие его бы убило.

– Похоже, милый Эйдан все еще не теряет надежду, – заметил Озрик.

– А я ведь сказала ему, что у меня новый друг и что он присутствует сегодня вечером. Но не помогло.

– Полагаю, это лишь малая часть возможных кандидатов, – указал на ее поклонников Озрик.

– Нет никаких кандидатов, – ответила Фейрим. – Я была влюблена однажды. И это было ошибкой. Больше такого не повторится.

– Я заинтригован.

– Я не стану указывать, в какое отверстие вам стоит запихать свое любопытство. Перестаньте совать нос не в свое дело, или я начну делать то же самое.

– Мне нечего скрывать, – ответил Озрик.

– Неужели? Вам ни разу не разбивали сердце?

– У меня же нет сердца, – сказал Озрик. – Я в полной безопасности.

Фейрим сделала глоток из бокала. Дотронулась до шеи, стиснув зубы:

– Мудрое решение.

– Что произошло между вами и идеальным Эйданом? – спросил Озрик. Прежде чем Фейрим успела фыркнуть на него, он сделал широкий приглашающий жест, указывая на себя. – И да, вы тоже можете совать нос, куда пожелаете. И даже начать первой.

– Неужели? Как вы добры.

– Спрашивайте обо всем, о чем пожелаете.

– О чем угодно?

– О чем угодно.

Фейрим задумалась над тем, что хотела бы спросить, поглаживая ножку бокала одним пальцем. Озрик приготовился обсуждать детали своих самых скандальных романов и при этом сделать акцент на том, какой он искусный любовник.

Но Фейрим спросила:

– Почему вы убили своего отца?

Не так Озрик представлял себе этот разговор.

– Я рассчитывал, что мы будем разговаривать только о бывших.

– Вы же сказали, что можно спрашивать о чем угодно, – напомнила Фейрим, будто Озрик и так не осознал – внезапно и остро, – что совершил стратегическую ошибку. – Но нам не обязательно продолжать этот разговор. Мы можем отказаться совать нос в прошлое друг друга – по взаимному согласию.

– Мой отец был ублюдком, – ответил Озрик.

– В каком из возможных смыслов этого слова? – уточнила Фейрим.

– В переносном. А я – в буквальном.

Фейрим и бровью не повела. Он дал ей возможность сказать, что ему идеально подошли бы оба значения этого слова, но она промолчала.

– Мой отец, из знатного рода Мордантов, отказался жениться на моей матери, когда та забеременела. Сказал, что я не его ребенок. Ее семья – джентри[105] из Уэссекса – от нее отказалась. Мы прозябали в нищете, пока отец каждую ночь напивался в одной из тридцати комнат Роузфелла. Самая последняя его служанка получала больше еды каждый день, чем ели мы с матерью целую неделю. Экономка тайком приносила нам еду в свои выходные.

– Миссис Парсон? – спросила Фейрим.

– Да. Раз в несколько лет моя мать приводила меня к отцу и просила признать меня своим сыном – он так этого и не сделал, хоть с возрастом я и стал его точной копией, – и дать нам хотя бы