По ту сторону тьмы - Р. С. Болдт

— Ей нужен покой и спокойствие, чтобы выздороветь.

К Джорджии он обращается более мягко:

— Мисс Денверс, у Вас подскочила частота сердцебиение. Я бы хотел сделать дыхательную процедуру, а затем дать легкое успокоительное, чтобы Вы отдохнули. Беспокойство противопоказано.

С округлившимися глазами она наконец переводит дыхание и кивает.

— Спасибо, доктор. — Медсестра быстро подвозит аппарат и показывает Джорджии, как управлять дыхательным аппаратом. Жду, пока она закончит, и смотрю, как медсестра вливает успокоительное в капельницу, после чего оставляет нас одних в тихой палате.

Провожу рукой по лицу: усталость поселилась в глубине души. Боже. Гляжу на Джорджию: ее веки уже опустились под действием успокоительного. Беру ее ладонь в свою и изучаю ее изящное личико, тогда как она терпит поражение в попытке оставить глаза открытыми.

Слова, произнесенные шепотом, едва слышны, и я прикладываю усилия, чтобы расслышать их.

— Я просто хотела быть любимой. Кем бы я ни была и кем бы меня ни считали другие люди — чудачкой, демоницей, ведьмой, чудовищем… просто хотелось быть любимой.

Она затихает, и кажется, что она наконец-то отдыхает под воздействием успокоительного, когда я улавливаю сонный шепот:

— Просто хочу быть любимой. Вопреки моей тьме.

Всматриваюсь на нее, запоминая контуры личика. Как плавно поднимается и опускается ее грудь в глубоком сне.

Переполненный желанием сгладить очевидное страдание, которое все еще не прошло, протягиваю руку, чтобы провести большим пальцем по складке между ее бровями. Словно узнав мое прикосновение, она вздыхает во сне, и черты лица расслабляются.

И я понимаю, что она успокаивает меня точно также.

— Тебе хочется быть любимой вопреки твоей тьме, — тихо бормочу я. — Но что, если ты любима как раз из-за нее?

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

ДЖОРДЖИЯ

*ПРОШЛОЕ*

СЕМЬ ЛЕТ

Смотрю на собачку. Дейзи. Такую кличку я дала. Она была бездомной, и ей было до лампочки, какой едой я с ней делюсь, лишь бы я хорошенько потрепала ее за ушами.

Слезы струятся по моему лицу, а в животике сводит, когда я смотрю на тушку Дейзи. Кожа на ребрах все еще выглядит тонкой.

— Ты никому не причинила боли, — твержу со злобным шипением.

Бойфренд мамы, Бобби, орет на нее внутри трейлера, все еще ноя из-за «ебанатской шавки, которой твоя дочурка скармливает нашу жрачку!».

Речь о пачке соленых крекеров, а не стейке. В последний раз, когда я заикнулась об этом, он разбил мне губу. Потом мама приняла еще дурацкого лекарства и вырубилась.

Она думает, я тупая и не догадываюсь о наркотиках, но, если бы я была ей небезразлична, она бы знала, что обо всем этом я уже научилась в школе. И что я самая смышленая в классе.

Но ее не заботит, что очевидно, когда слышу, как она орет в ответ:

— У нее нет корешей, Бобби! Ваще не похоже, что ты хочешь с ней возиться, так что, по крайней мере, эта чертова псина держит ее подальше от нас!

У меня нет друзей, поскольку все дети считают меня задроткой и чудачкой. Хотя, мне фиолетово, ведь однажды я покину это место.

Их голоса становятся громче внутри убогого трейлера, но я не обращаю на них внимания и опускаюсь на колени в грязь и сорняки, где Бобби швырнул тушку Дейзи после того, как затоптал ногами.

Снова и снова.

Тошнота подкатывает к горлу, слезы ручьем катятся по щекам: некоторые капельки стекают по шее, другие же падают в грязь.

— Прости, Дейзи, — тихо плачу я, потому что мне не нужно, чтобы кто-то гнался за мной с ремнем. Когда Бобби ужирается, он любит это делать. — Хотелось бы мне оживить тебя. — Икаю, всхлипывая. — Хоть ненадолго.

Протягиваю руку, чтобы разгладить ее короткую шерстку, а тушка собачки дергается, и я замираю, широко раскрыв глаза. Когда Дейзи поднимает мордочку вверх и смотрит на меня, то слегка лижет мою ладонь, словно говоря мне, что любит меня так же сильно, как и я ее.

Затем ее голова снова опускается, возвращаясь в прежнее положение. Мысли тревожно несутся. Неужели это действительно только что произошло?

— О-хуеть и не встать…

Встаю на ноги, мышцы ощущаются желейными, и поворачиваюсь, видя маму, стоящую в нескольких футах. Ее глаза перебегают с Дейзи на меня.

— Как ты это сделала? — мамин голос заставляет нервничать, и я замираю, желая исчезнуть.

Она щурится, и когда подходит ко мне ближе, складываю руки на груди. Ее голос становится громче.

— Я спросила: как ты это сделала? — понимаю, что, если не отвечу, она примется колотить меня.

— Не знаю! — рыдаю я. — Клянусь, не знаю. Само по себе получилось!

Ее глаза переходят на тушку Дейзи, прежде чем она оглядывается по сторонам. Указывая на меня пальцем, она говорит:

— Слышь, никуда не уходи.

Киваю. Мое сердце неистово бьется о ребра. Мама исчезает за нашим трейлером, и кажется, что это длится целую вечность. Гадаю, не попробовать ли улизнуть. Тогда меня действительно высекут… но, может быть, она забудет об этом. Тогда я смогу…

Мама возвращается с чем-то в руках, и у меня открывается рот, когда я вижу, что это.

Это большая и тучная кошка старушки Тафферти по кличке Люси. Но вместо того чтобы Люси мяукала как сумасшедшая, как обычно, она выглядит так, будто дремлет. Когда мама останавливается передо мной, кажется, что меня сейчас вырвет: голова Люси вся в крови и неправильной формы.

Мама бросает тушку кошки на землю между нами, и она с неприятным звуком падает на землю. Мамины глаза безумны, и я понимаю, что она снова приняла свое дурацкое «лекарство».

— Проделай это снова. Что бы ты ни проделала, проделай снова. — По маминому голосу я понимаю, что если не сделаю то, что она велит, меня выпорют так сильно, что я еще долго не смогу сесть.

Мои руки трясутся, колени стукаются друг о друга, и я опускаюсь рядом с бедной Люси. Без понятия, что я сделала с Дейзи, но, может быть, я смогу как-то помочь Люси. Может быть, смогу…

— Живо делай! — от громогласного маминого голоса я подпрыгиваю.

Мое сердце разрывается — Люси этого не заслужила. На глаза наворачиваются слезы, и я шепчу:

— Прости меня, Люси.

Мама подталкивает меня ногой.

— Давай!

Протягиваю ладонь и держу ее над тушкой кошки. Через несколько секунд Люси вздрагивает и пытается подняться, хотя ее голова теперь перекошена. Она лижет мою руку своим шершавым языком, а затем переворачивается и снова становится совершенно неподвижной.

Поднимаю глаза