Любовь, которую ты вспомнишь - Рина Сивая

нас с Сашей наедине, и спустя пару дней их общество начало меня утомлять. Что сестра, что ее муж упорно делали вид, будто ничего не случилось. Они не поднимали тему моего развода. Не упоминали Диего. Быстро переводили разговор, если вдруг Саша заикался об отце. Словно не было никакого Ди.

Но ведь это было неправдой.

Я и сама не хотела говорить о нем, но такое тотальное игнорирование слона в посудной лавке выводило из себя, поэтому однажды я предложила Паше исполнить то, что он задумывал изначально: провести время с Лерой наедине.

Но, к моему удивлению, он отказался.

– Я понял, что дико соскучился по Сашке, – заявил мне тогда Миронов, используя самый запрещенный прием: намек на их желание иметь собственного ребенка. – Хочу провести с ним побольше времени, пока есть возможность.

Лера на то же предложение лишь пожала плечами, отметив, что и так все время рядом с мужем, а наше общество ее нисколько не напрягает.

До меня не сразу дошло, что таким образом Паша контролировал, чтобы мы с Диего не общались. Лишь в один из дней, заметив, как он цепко оглядывается по сторонам, стоило нам только выйти из отеля, меня накрыло осознанием. Не спрашивая разрешения, Павел взял на себя роль цербера при мне и моем сыне, и мне страшно было представить, что могло бы произойти, если бы Солер действительно появился на нашем пути.

Но он не появлялся. Не звонил, не писал, не искал встреч. Я знала, что его номер добавлен в черный список на моем телефоне, как и все аккаунты в соцсетях – Миронов постарался. Но все равно испытывала разочарование от того, что Ди не пытался найти другой способ, чтобы объясниться.

В моих глазах это только подтверждало его вину.

Я запрещала себе думать о нем, но каждую ночь, закрывая глаза, я видела Диего. Прокручивала в голове то время, что мы провели вместе за последний месяц, и пыталась найти тот момент, когда все пошло наперекосяк. Когда в его голове появилась мысль, что нашему сыну будет лучше с ним, чем со мной.

И не находила.

Я снова сталкивалась с противоречием: тот Ди, которого я знала, не был способен на интриги и закулисные игры. Но могла ли я сказать с уверенностью то же самое о Диего нынешнем? Сердце кричало, что они идентичны, за исключением памяти. Разум сопротивлялся, напоминая слова самого Солер о том, что я не должна обнадеживаться на его счет.

«Не хочу, чтобы ты ждала от меня каких-то слов или поступков как от Диего, которого ты знала. Потому что его нет, Ана. Его памяти во мне нет. И я не хочу начинать что-то строить на зыбкой надежде, что однажды это может измениться».

Тогда его слова казались искренним порывом души, тянущейся к моей навстречу. Сейчас – предупреждением. Намеком на все, что случилось после.

Я понимала, что застряла в этом состоянии пограничности, когда мне нужно было окончательно принять вину или невиновность Диего, но я малодушно откладывала этот момент, позволяя другим решать за меня.

Паша и мой адвокат однозначно заявляли, что поступок мужа непростителен. Поэтому их ответные шаги – заявление на развод и ходатайство об ограничительных мерах – максимально оправданы.

Александр был целиком на стороне отца. Несмотря на все попытки объяснить ему, что вот так легко простить Диего я не смогу, сын верил, что это – всего лишь вопрос времени.

Родители в телефонном разговоре заняли противоположные стороны: папа непреклонным голосом назвал Ди предателем и посетовал, что не может надавать ему подзатыльников собственными руками. А мама неожиданно поинтересовалась, уверена ли я в том, что Диего причастен к судебному разбирательству.

– Может, он ничего и не помнит, – сказала тогда она, отобрав трубку у отца, – но я не думаю, Ань, что люди после амнезии настолько сильно меняются. Он ведь был здравомыслящим мужиком! Ни за что не поверю, что ему настолько отбило мозги!

В итоге трое категорически запретили мне общаться с мужем. Одна – так же категорично настаивала на откровенном разговоре.

И только Лера подозрительно молчала, словно набрала в рот воды, никак не высказывая свое мнение по поводу сложившейся ситуации.

Это было… странно. Обычно Валерия первой бежала меня поддерживать или вправлять мозги, высказываться или просто делиться наблюдениями. Но сейчас я ловила ее улыбку и чувствовала неестественность. Смотрела на ее общение с мужем и видела не столько любовь, сколько напряженность.

– У вас с Пашей все в порядке? – решилась я спросить у сестры в тот редкий момент, когда мы остались одни. Все остальное время рядом с нами постоянно находился ее муж.

– Да, конечно, – слишком поспешно ответила Лера и натянуто улыбнулась. – Не бери в голову. Просто расстраиваюсь, что он скоро уедет.

Я бы и сама хотела уехать – вернуться в свою уютную квартиру, в привычное одиночество и мир, где Диего Солер не существовало. К родителям, которые всегда поддержат и пожурят одновременно.

Но о последствиях подобного решения буквально вчера меня предупредил Максим Геннадьевич во время звонка, на котором, разумеется, присутствовал и Миронов.

– Ваш отъезд будет выглядеть как попытка скрыть ребенка, – выговаривал он, когда я заикнулась о возможном возвращении на родину. – Адвокат вашего мужа зацепится за это как довод в пользу передачи опеки отцу.

– Думаю, Елена будет только рада, что мы уедем, – горько усмехнулась я, не особо рассчитывая на ответ.

В том, что Мартинез не упустит свой шанс и быстро вернет освободившееся место рядом с Диего, я не сомневалась.

– Ммм, о чем вы, Анна Леонидовна? – неожиданно ворвался в мои мысли голос Шаха. – У вашего мужа другой адвокат, Арнау Серра. Такая акула, которая вцепится в нас и утащит на самое дно, если почувствует хоть каплю крови. Не советую давать ему поводов.

Вопросов в моей голове стало еще больше. Почему Ди сменил защитника? Что произошло у них с Еленой? И зачем ему, как выразился Шах, «юридическая акула»?

Даже озвучь я хоть один из них, вряд ли мне кто-нибудь смог бы ответить. Поэтому я сидела и выслушивала наставления адвоката и Паши, которые в очередной раз объясняли мне, что с отъездом придется повременить, а с мужем общаться только в присутствии Максима Геннадьевича, а еще лучше – вообще не общаться.

Я молча кивала, но чувствовала, что слова беспокоящихся о моем благополучии мужчин никак не отзываются внутри. Словно