Любовь, которую ты вспомнишь - Рина Сивая

Не стану, – подтвердил Диего и пристроился рядом. – Я не хочу портить ей жизнь уголовным делом. Но уже сообщил, что все ее действия в рамках нашей совместной работы будут пересмотрены. И, если по ним возникнут вопросы, Елене придется ответить по всей строгости закона.

Я кивнула, принимая информацию к сведению. Какого-то удовлетворения при этом я не испытывала. Я вообще ничего не испытывала, только глухую, всепоглощающую усталость и опустошенность, будто меня вывернули наизнанку и вытряхнули все до последней эмоции.

Мои светлые, искренние чувства изваляли в грязи. Мою веру в человеческую честность растоптали. Мое доверие тому, кого я любила, безжалостно разрушили. И я пока не понимала, как мне с этим жить.

Мы шли дальше, в тишине. Я не считала шаги, но, кажется, мы успели сделать больше пятнадцати, прежде чем Диего снова заговорил.

– Я… вспомнил кое-что.

Его слова вновь заставили меня замереть.

– Это не полноценное воспоминание, – сразу снизил градус моих ожиданий Диего, по инерции сделва еще один шаг вперед, прежде чем остановиться. Краем глаза я заметила, как сжались его кулаки – не в качестве угрозы, а в попытке поймать ускользающую уверенность. – Это на уровне ощущений. Неприятных, если честно.

Он глубоко вздохнул и поднял на меня взгляд, полный вины, гнева и точно такой же усталости, какую ощущала я.

– Моя мать с самого начала так к тебе относилась, – выдал Ди то, что я совсем не ожидала услышать. – С тех пор, как я вас познакомил. Ни во что тебя не ставила, подвергала сомнению каждое твое слово или действие. Унижала, может, не словами, но своим отношением. А я... я был слеп. Не предавал значения. Не видел, как она смотрела на тебя. Не слышал, что она говорила о тебе за моей спиной.

– Ты всегда меня защищал, – я не смогла промолчать, понимая, что Диего зазря посыпает свою голову пеплом. – Отстаивал, если твоя мать нападала. Предупреждал ее, что…

Я не закончила фразу. Потому что в такие моменты Ди предупреждал свою мать, что любит меня, и если та продолжит давить, он просто вычеркнет ее из своей жизни.

Но Солер будто прочитал мои мысли.

– Я порвал с ней все отношения, Ана. Полностью. Навсегда. – Он сказал это тихо, но с такой неотвратимой окончательностью, что стало понятно – назад дороги нет. – Ты и Саша – моя единственная семья. И я буду бороться за вас. До конца. Если... если ты дашь мне этот шанс.

Он смотрел на меня, и в его глазах не было прежней решимости. Был только страх. Страх меня потерять. И надежда. Слабая, едва теплящаяся, как солнечный зайчик на горячем асфальте.

Где-то вдалеке смеялся наш сын. Этот звук висел в знойном воздухе между нами, словно ожидая ответа.

Но я не знала, что говорить. Мне хотелось дать Диего то, что он просит, и не просто шанс, а полноценное право заботиться о нас – как муж и как отец. Но настойчивый внутренний голос шептал, что нас уже дважды лишили друг друга. И что вероятность третьего раза слишком велика, чтобы рисковать остатками своего сердца.

Поэтому я спрашивала совсем не о том, о чем следовало бы.

– Почему? – выдохнула я. – Почему она так нас ненавидит?

Я сама не до конца понимала, о ком я спрашивала. О матери Ди? О Судьбе?

– Не вас, Ана, – Диего решил, что речь все-таки о сеньоре Солер, и я не стала его одергивать. – Она ненавидит потерю контроля. Ты – нечто, что она не может контролировать. Что я выбрал сам, без ее одобрения. И буду выбирать снова и снова.

Он не давил на меня, но ненавязчиво подталкивал к решению, которое я не могла сейчас принять. И чтобы не мучить нас обоих, я решила честно в этом признаться:

– Я не могу тебе ничего пообещать, Ди. Даже ответить что – не знаю. Слишком много боли. Слишком много предательств. И тот ужас, который я испытала, держа в руках эти бумаги... – Голос сорвался, и я с ненавистью к собственной слабости сглотнула ком в горле. – Он еще здесь, со мной, понимаешь? Поэтому я боюсь. Боюсь доверять. Боюсь верить. Боюсь, что завтра появится новая бумага, новый удар, и я не переживу этого.

Я посмотрела на него прямо, позволяя ему увидеть всю эту неприкрытую боль в своих глазах.

– Ты говоришь, что порвал с матерью. Я верю. Вижу, что это правда. Но это не стирает того, что уже случилось. Не вылечивает рану мгновенно. Мне нужно время. Не чтобы решить, – быстро поправилась я, видя, как тень пробежала по лицу мужа. – Чтобы зализать раны. Чтобы перестать вздрагивать от каждого шороха. Чтобы снова научиться дышать полной грудью, не оглядываясь.

Я сделала шаг назад, создавая между нами небольшую, но ощутимую дистанцию. Пространство, наполненное тяжелым, горячим воздухом, казалось, вибрировало.

– И мне нужно сделать это одной. Без давления. Без ожиданий. Без этого взгляда, – я кивнула в его сторону, – в котором ты уже сейчас ждешь от меня прощения и возврата к старому. По-старому не будет, Диего. Не может быть. Слишком много сломалось. Не потому, что ты – не помнишь. Потому что я – помню то, что хотела бы забыть.

Он молчал, и в его молчании была такая титаническая работа над собой, такое усилие не сорваться, не начать убеждать, что мне стало почти физически больно.

– Я понимаю, – наконец выдавил он, и эти два слова стоили ему, казалось, невероятных усилий. – Я не буду давить. Не буду звонить каждые пять минут. Но я не исчезну. Я буду рядом. Столько, сколько потребуется. Месяц. Год. Десять лет. – Он посмотрел на играющего вдалеке Сашу. – У меня есть веская причина ждать.

В его словах не было пафоса, только простая, железная решимость.

– Ладно, – прошептала я, ощущая, как слезы снова подступают, но на этот раз не от отчаяния, а от странного, щемящего чувства облегчения. – Ладно.

– Ма-ам! Па-ап! – крикнул Саша, подбегая к нам с липкими от леденца руками и сияющим лицом. – Я Лере красный выбрал, а себе вот этот, полосатый! Вам принести?

И в этот миг, глядя на его счастливое, доверчивое лицо, я поняла, что какой-то ответ все-таки есть. Пусть не сейчас. Пусть не сегодня. Но он будет.

Я встретилась взглядом