Ненужная жена. Хозяйка драконьей крепости - Лина Калина

Дима почти не говорит. Он молчит, пока медсестра проверяет капельницу, пока врач записывает что-то в планшет.

Но каждый раз, когда я хочу расспросить Диму, он отмахивается:

— Тебе нужно отдыхать, — его пальцы на мгновение сжимают мою ладонь, чуть дольше, чем нужно. — Я так за тебя боялся, Ир.

Он гладит тыльную сторону моей руки. Я бы поверила в его нежность, если бы не это… ощущение.

Как будто он боится, что я вспомню что-то важное.

На четвёртый день я прошу телефон.

Дима молча тянется к тумбочке, на секунду задерживается, будто раздумывая, но всё же протягивает мне аппарат.

Экран загорается мягким голубым светом. Разблокирую. Захожу в сообщения.

Дима: «Солнышко, ты спишь?»

Я: «Нет».

Это было в ночь перед… Перед чем?

Сердце пропускает удар.

Катя: «Прости».

Катя… Это моя подруга…

Тепло радости поднимается внутри, но тут же тухнет, как затухающий фитиль свечи.

Почему она писала мне ночью? И за что извинялась?

131. Изнанка

— Что такое? — тут же интересуется Дима. — Не напрягайся. Лучше поспи, — говорит он, забирая телефон.

Молча отворачиваюсь к окну, за которым видны кроны зелёных деревьев и ярко-голубое небо.

— А что Катя? — спрашиваю.

— Придёт проведать, — отзывается Дима, устраиваясь поудобнее в кресле. Закинув ногу на ногу, он сосредотачивается на телефоне.

— Когда?

— Когда тебе станет лучше. Твой доктор ограничил круг посещений и не пускает даже коллег, которые рвутся навестить тебя. В палату могут заходить только родители и муж.

Мама умерла — вспоминаю я.

А отец…Он всегда слишком занят, чтобы мной интересоваться. Ему достаточно получать хорошие новости о моих успехах на работе. Точнее, на его работе. Мне принадлежит одна из его турфирм.

— Но…

— Что?

— Ты мне не муж, — говорю.

— А разве жених не почти муж, Ир? — на секунду он поднимает зелёные глаза, в которых скользит хищный блеск. — Доктор решил, что мне можно. Я же тебя опекаю. Да… Жаль, свадьбу пришлось отложить. Но как только ты поправишься, мы поженимся и поедем, как ты и хотела, к морю.

Поженимся?.. Я едва не морщусь, но сдерживаюсь. Кажется, Дима говорит это так же буднично, как о завтрашнем ужине.

Я снова смотрю в небо. Оно такое голубое, как вода.

Вода? Почему-то она имела для меня особенное значение…

Сажусь на кровати. Резко, и от этого мне больно.

— Что такое? — тут же реагирует Дима.

— Я хочу завтра попробовать ходить.

— Но…

— Без «но», — отрезаю я. Мне нужна опора. Любая. Костыли подойдут.

Дима кивает.

— Ты изменилась… — он проводит рукой по лицу, будто стирая усталость. — Смотришь так, будто… Чёрт, я даже не знаю.

Не отвечаю. Просто отворачиваюсь. В груди нарастает тяжесть, но не от слабости — от чего-то большего, тёмного, глухого.

Больше не могу просто лежать. Больше не хочу быть слабой.

На следующее утро я просыпаюсь с решимостью. Когда врач заходит в палату, я сразу говорю:

— Я хочу попробовать ходить.

Врач резко поднимает глаза, глядя на меня поверх очков.

— Это невозможно. Вы провели два месяца в коме. Ваши мышцы…

— … ослаблены. Да, я поняла, — перебиваю его.

— Ослаблены? — он раздражённо хмыкает. — Они атрофируются, если вы сделаете что-то не так. Это не просто слабость, это риск. Вы можете порвать связки, потерять равновесие, упасть и сломать что-нибудь. Поверьте, у меня были такие пациенты

— Я не собираюсь падать.

— Они тоже так думали, — он складывает руки на груди. — В лучшем случае — сильная слабость, в худшем — реанимация. Вам это нужно?

Я сжимаю зубы. В груди растёт глухая злость.

— Мне нужно вернуться в свою жизнь, а не лежать в этой кровати.

Врач смотрит пристально. Вздыхает.

— Упрямая, — бурчит он. — Хорошо. Но всё будет под моим контролем. Пробуем встать, но шаг в сторону — и вы садитесь обратно.

Киваю. Я не собираюсь садиться.

Меня берут под локти, придерживают.

Я опускаю ноги на пол.

Пол кажется холодным и слишком твёрдым. Как чужеродный. Я не чувствую собственной устойчивости, как будто тело забыло, как держать равновесие.

— Медленно, — предупреждает врач. — И если почувствуете головокружение — сразу сядьте обратно.

Я не собираюсь садиться.

Первый шаг — и меня сразу же подхватывают под руки.

Голова кружится, я чувствую, как пот стекает по спине.

— Всё хорошо. Попробуйте снова.

Я сжимаю зубы.

Второй шаг.

Тело протестует, мышцы слабеют, но я держусь. Обхватываю пальцами металлическую перекладину стойки с капельницей, медленно переставляя ноги.

— Упрямая, — снова ворчит врач.

Но я почти не слышу.

С каждым шагом меня охватывает странное чувство — будто я уже проходила через это. Будто это не первый раз, когда я «учусь ходить заново».

Мой взгляд расфокусирован, в голове шумит.

Я вижу перед собой… не больничную палату.

Чувствую жар. Где-то рядом капает вода, но она звучит не так, как в больничной палате — звонко, с глубиной.

Передо мной кристалл, сияющий, как огромный аметист, и в его гранях отражается… мужчина.

Высокий и темноволосый.

— Не смотри на меня так, словно я драконид в сияющих доспехах, — его голос низкий, ленивый, но в нём скользит скрытая угроза. — Девицы в беде — не мой профиль. Третий раз спасать не буду.

Янтарные глаза сверкают насмешкой.

Секунда — и всё исчезает.

Я снова в больнице. Холод, стерильность, реальность.

Пальцы соскальзывают со стойки. Я теряю равновесие.

Но меня ловят, не дают упасть.

— Вот именно поэтому я и говорил, что рано, — раздражённо бросает врач.

Я стою, тяжело дыша.

— Всё в порядке?

Вопрос кажется далёким, приглушённым. Я моргаю, возвращаясь в реальность.

— Да… да, — выдыхаю. — Ещё попробую.

Врач качает головой, но не спорит.

Следующие дни я учусь ходить.

Каждое движение даётся с трудом. Боль разливается по мышцам, словно я не просто пролежала в коме два месяца, а вышла из состояния ледяного анабиоза. Кажется, что тело не моё. Оно чужое, слабое, дрожит от любого усилия. Но я не сдаюсь. Упрямо сжимаю зубы и иду по коридору, опираясь на каталку с капельницей.

Медсёстры поглядывают с беспокойством, но не коментируют.

Сегодня впервые решаю пройти дальше, к окнам, где видны улицы за пределами больничных стен.

Медленный шаг,