Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 - Юй Фэйинь

Лу Синь… нет, Цан Синь замер. Его протянутая рука медленно, с невыразимой тяжестью опустилась вдоль тела. Он не стал ничего отрицать. Не стал оправдываться. Он просто опустил глаза, и в этой покорности была страшная, всепоглощающая горечь. Как я и предполагал, — словно говорила его сгорбленная поза, его потухший взгляд. Этот миг настал. Она увидела монстра. И возненавидела его.

Тишина между ними была страшнее рёва девятиглавого змея. Она была полна крушением мира, доверия и той хрупкой, едва зародившейся надежды, что они оба по очереди пытались в себе задавить. И теперь она лежала в руинах, и двое людей стояли по разные стороны этой пропасти, раненые, одинокие и понимающие, что обратного пути нет.

Примечание

Сянлю (相柳) — ядовитое девятиглавая гидра из китайской мифологии. Вызывал наводнения, поедал людей и скот.

Глава 60

Картина, открывшаяся взгляду, была похожа на поле битвы после нашествия варваров. Великий Праздник Весны, ещё недавно сиявший огнями и радостью, лежал в руинах. Воздух, сладкий от пряностей и персиков, теперь был густым и едким от пыли, гари от опрокинутых жаровен и сладковатого, тошнотворного запаха страха.

Повсюду валялись обломки — развороченные лотки, растоптанные сладости, порванные бумажные фонарики, похожие на окровавленные лепестки. Алые ленты, символизирующие удачу, были втоптаны в грязь, смешавшись с разбросанными товарами и… пятнами крови.

Не все успели убежать. По краям площади, прислонившись к стенам, сидели или лежали люди. Кто-то тихо стонал, сжимая сломанную руку, кто-то плакал, уставившись в пустоту, не в силах осознать произошедшее. Женщина, прижимая к груди испачканного платья ребёнка, безутешно рыдала, раскачиваясь из стороны в сторону. Повсюду слышались приглушённые всхлипы, крики о помощи, растерянные вопросы: «Что это было?.. Куда бежать?..»

И сквозь этот хаос, сквозь дым и пыль, пробивался новый звук — тяжёлый, ритмичный топот и металлический лязг. На площадь, вступала столичная стража. Их лица под стальными шлемами были суровы и непроницаемы.

— По местам! Освободить проходы! — раздавались отрывистые, властные команды.

— Раненых — к восточной стене! Медики уже в пути!

— Никому не покидать площадь до выяснения обстоятельств!

Они действовали чётко, как хорошо отлаженный механизм, пытаясь навести подобие порядка в этом аду. Одни образовывали коридоры, другие помогали поднимать покалеченных, третьи с подозрением оглядывали тени, словно ожидая нового появления чудовища.

Именно в этот момент из переулка, ведя под руку перепуганную Сяо Вэй, выбежал Ван Широнг. Его лицо было бледным, униформа помятой — им самим чудом удалось избежать толпы. Его взгляд метнулся по площади, пока не нашёл свою госпожу.

Тан Лань стояла неподвижно, как изваяние, посреди разрухи. Её изящное платье было в пыли, волосы выбились из причёски. Но страшнее всего было её лицо — абсолютно белое, без кровинки, с широко распахнутыми глазами, в которых застыл немой, невыразимый ужас. Всё её тело мелко и часто дрожало, словно в лихорадке. Она не плакала, не кричала — она была в состоянии глубокого, травматического шока, не в силах осознать и принять то, что только что увидела.

— Госпожа! — выдохнул Ван, бросаясь к ней. Сяо Вэй, увидев состояние хозяйки, ахнула и прикрыла рот рукой.

Тан Лань даже не вздрогнула от их появления. Она смотрела сквозь них, в какую-то точку в пустоте, где всё ещё стоял образ человека с алыми глазами.

— Госпожа, вам нельзя здесь оставаться, — сказал Ван твёрдо, но без обычной солдафонской грубости. Он осторожно, но настойчиво взял её под локоть. — Позвольте проводить вас к карете.

Она не сопротивлялась, позволила себя вести, как куклу. Её ноги едва передвигались, и Вану практически пришлось нести её. Сяо Вэй, всхлипывая, шла рядом, пытаясь прикрыть её от посторонних взглядов своим телом.

Они медленно пробирались через хаос, минуя стражников, перешагивая через обломки. Тан Лань не видела ничего из этого. Её внутренний взор был обращён внутрь, в тот миг, когда рухнул не просто праздник, а весь её мир. И когда дверца кареты захлопнулась за ней, отгородив от внешнего кошмара, она лишь глубже вжалась в сиденье, продолжая беззвучно дрожать, запертая в клетке собственного ужаса.

Ван Широнг, усадив Тан Лань в карету и поручив её Сяо Вэй, развернулся и бросился назад, в эпицентр хаоса. Его сердце бешено колотилось — не только от адреналина, но и от тревоги за напарника. Он не видел, куда тот пропал после появления чудовища.

Он отталкивал растерянных людей, пробирался мимо стражников, вглядываясь в клубящуюся пыль. И наконец, увидел его.

Лу Синь стоял, прислонившись к обгоревшему остову торговой палатки. Его фигура, всегда такая прямая и неуязвимая, теперь была сгорблена. Он едва держался на ногах, каждое дыхание давалось ему с видимым усилием, сотрясая его торс. Лицо было мертвенно-бледным, покрытым слоем пыли и сажи, сквозь которые проступали капли пота. Его униформа была изодрана в клочья, и сквозь прорези зияли глубокие, страшные раны — на плече, на спине, на руках. Тёмная, почти чёрная кровь медленно сочилась из них, пропитывая ткань и капая на землю.

— Лу Синь! — Ван рванулся к нему, его собственное лицо исказилось от ужаса. — Держись!

Лу Синь медленно поднял на него взгляд. В его тёмных глазах не было ни ярости, ни силы, которые Ван видел лишь мельком в самом начале атаки. Там была лишь пустота, бесконечная усталость и… какая-то странная, глубокая скорбь, не имеющая отношения к физической боли.

— Ван… — его голос был хриплым шёпотом, едва слышным за шумом вокруг.

— Молчи, не трать силы, — резко оборвал его Широнг, подставляя своё плечо под руку Лу Синя. Тот всем телом опёрся на него, и Ван почувствовал, как тот дрожит от напряжения и слабости. Вес его был невыносимым, будто он был высечен из гранита, но Ван лишь стиснул зубы, принимая на себя тяжесть.

— Идём, старик, — прошептал он, обхватывая товарища за талию. — Вытащим тебя отсюда.

Они двинулись, медленно, ковыляя, как два израненных солдата, покидающих поле боя, которое им не удалось отстоять. Каждый шаг давался Лу Синю с мукой, он ковылял, почти волоча ноги. Ван, напрягая все силы, вёл его, огибая груды обломков и стараясь не смотреть на страдания в глазах того, кого всегда считал несокрушимым.

Это было шествие не победителей, а побеждённых. Один — физически истерзанный, едва живой. Другой — подавленный видом страданий товарища и масштабом произошедшего ужаса. И над ними обоями витала тень той невысказанной тайны, того демонического облика, который Ван видел лишь краем глаза, но который навсегда изменил его представление о молчаливом