Шипы в сердце. Том второй - Айя Субботина

со стороны мы будем похожи на парочку родителей — нормальную, очень даже красивую со стороны. На мгновение картинка в голове так просится наружу, что я даже дергаю рукой, убеждая себя в том, что ничего страшного не случится, если я действительно возьму его под руку… но здравый смысл, слава богу, побеждает.

— Ну и как вы обычно празднуете Рождество? — спрашиваю, просто чтобы нарушить молчание.

Но меня выдает дрожь в голосе, потому что Вадим, вместо ответа, спрашивает, не замерзла ли я. Он этому жалкому дребезжанию придает совсем другой смысл. Я мотаю головой.

Несколько секунд он внимательно меня рассматривает, но румянец на щеках убеждает поверить. Кивает.

— У нас все просто, — он снова смотрит перед собой, очень чутко улавливая каждый звук веселящихся Стаси и щенка. — Ничего особенного. Ужин, потом смотрим какой-нибудь затертый до дыр рождественский фильм. Стася обычно засыпает на середине. А утром — подарки под елкой.

— И никакой охоты на Санта Клауса?

Он усмехается, мотает головой.

— Стася в него не верит. Сказала, что логистическая модель с одним производственным центром на Северном полюсе и доставкой в течение одной ночи экономически нецелесообразна. Так что я избавлен от необходимости натягивать на себя красный халат и бутафорскую бороду.

— Борода бы тебе точно не пошла, — смеюсь с кулак, представляя эту шпалушку в таком наряде.

— Думаешь? — Вадим задумчиво потирает щетинистый подбородок. — А я как раз планировал отрастит.

— Не смей, — бросаю на автомате, потому что терпеть не могу бородатых мужиков. Только через секунду доходит, что моего мнения в этом вопросе точно никто не будет спрашивать, но не лепетать же теперь дурацкие извинения?

Мы идем молча еще несколько шагов. Снег все падает и падает.

— Ну а как праздновали Рождество Тарановы? — спрашивает Вадим. Слышу, что старается говорить мягче, но где-то внутри все равно отчетливо слышно шершавое. — Ты устраивала охоту на мужика с подарками? Караулила камин?

— Я… — Хочу отшутиться, но его вопрос действует на мои воспоминания как выдернутая чека.

Все происходит так быстро, что я даже не успеваю подготовиться к тому, что мир вокруг покроется маленькими трещинками, осыпется градом осколков, а за ним будет совсем другая картинка.

Мне шесть, или, может быть, семь. Огромный, гулкий дом погружен в тишину. Ночь. Я лежу в кровати, но не сплю, жду. Сердце колотится от предвкушения. Внизу в гостиной — красиво наряженная елка, а под ней — подарки. Целая гора. Знаю, что должна дождаться утра. Но я не могу, потому что каждая минута ожидания, подпитывая детским любопытством, превращается в невыносимую пытку.

Я выскальзываю из-под одеяла. На цыпочках, стараясь не скрипнуть не шуметь, крадусь по темному коридору. Воображаю, что лестница — это спина спящего дракона, и нужно идти очень-очень тихо и осторожно, чтобы его не разбудить. Спускаюсь, цепляясь за холодные, резные перила. В гостиной горит только гирлянда на елке. Разноцветные огоньки мигают, отбрасывая на стены причудливые, танцующие тени.

Подарки уже так близко… Огромные коробки, перевязанные блестящими лентами, и почти все они — для меня.

Я подкрадываюсь ближе, даже успеваю протянуть руку к самой большой, когда слышу звук. Тихий, приглушенный. Не из гостиной — он раздается из кабинета отца.

Замираю, когда слышу его голос.

Он… резкий. Злой.

Есть еще один голос — женский, очень испуганный и умоляющий. Отчетливо слышу: «Сергей Викторович… умоляю, отпустите…»

Дверь в кабинет приоткрыта, и в щель пробивается полоска света. Любопытство пересиливает страх. Я подкрадываюсь к двери, заглядываю внутрь.

Отец стоит спиной, я не вижу его лица, но почему-то даже радуюсь.

Перед ним, на коленях — девушка. Она кажется мне очень молоденькой и смутно знакомой. Вспоминаю, что пару раз видела ее в платье горничной. Она что-то говорит, но на этот раз я не могу разобрать ни слова. Пытается встать, уйти, но он хватает ее за волосы. Резко. Жестко.

И бьет. Открытой ладонью, по лицу.

Звук пощечины — сухой, слишком громкий в оглушительной ночной тишине.

Девушка падает на пол, закрывает лицо руками.

Ее ноги с содранными коленями, в простых черных лодочках, елозят по полу, как у букашки.

Мне так страшно, что закрываю рот ладонью, хотя абсолютно уверена, что даже если бы попыталась закричать — не смогла бы издать ни звука.

Через заднюю дверь в кабинет входят двое его огромных безликих охранников. Подхватывают девушку под руки, тащат обратно — кажется, эта дверь ведет на цокольный этаж. Я точно не знаю, потому что заходить в его кабинет мне строго запрещается.

Девушка не сопротивляется — она просто висит между ними, как сломанная кукла.

Я отшатываюсь от двери и бегу наверх, в свою комнату.

Залезаю под одеяло, укрываюсь с головой.

Меня трясет.

Долго.

Бесконечно долго.

Утром отец заходит ко мне в комнату, он выглядит веселым и отдохнувшим, с той самой огромной коробкой в руках.

Так похож на моего любимого папочку…

— Ты чего не спускаешься, принцесса? — целует меня в лоб. И заговорщицки добавляет: — А вдруг подарки разбегутся, а?

А я смотрю на него… и не могу произнести ни слова.

— Что случилось? — Папа прикладывает ладонь к моему лбу — кажется, ту самую, которой ударил ту девушку… Я хочу отшатнутся, но не получается. Это ведь мой… любимый папочка. — Тебе приснился плохой сон?

— Я… я тебя видела, — шепчу, спотыкаясь, не до конца уверенная, что такое можно произносить вслух. Не уверенная, что все это действительно было в реальности, а не в моем страшном сне. — Ночью. Там… там еще была… она…

Отец н на мгновение замирает. Улыбка как будто начинает медленно стекать с его лица, но я моргаю — и вот он уже снова улыбается, широко и ласково. А потом он снова улыбается.

— Глупышка. — Он садится на край кровати, ласково и заботливо гладит меня по голове. — Тебе просто приснился страшный сон. Такое бывает. Это все от перевозбуждения. Слишком много Рождества. Не было никого, Кристина — ну сама подумай? Ночью? Здесь? Незнакомые люди? Давай мы сейчас откроем подарки, позавтракаем — и навестим Викторию в больнице. Она тоже ждет, что Санта Клаус принесет ей что-то на Рождество.

Он подмигивает, вопросительно ждет моей реакции.

Я улыбаюсь.

Я ему верю. Он же мой любимый папочка, разве он может сделать кому-то больно?

Но холод и страх все равно, почему-то, никуда не деваются.

— Кристина?

Голос Вадима возвращает меня в реальность.

Я вздрагиваю, резко выныривая из ледяной воды прошлого.

Снег. Сосны. Тишина.

Пристально смотрящий на меня мужчина — совсем другой.

— Извини, я