Шипы в сердце. Том второй - Айя Субботина

А я… я на подхвате. Чувствую себя неуклюжей и бесполезной. Но Вадим, как будто читая мои мысли, постоянно находит для меня какую-то простую, но важную работу. Подать корицу. Взбить яйцо. Разложить на противне пергамент. Он делает это так естественно и ненавязчиво, что я постепенно расслабляюсь. В конце концов, мне даже доверяют вырезать пару фигурок. Авдеев — как громоотвод, принимающий на себя все напряжение, которое искрит между мной и его дочерью. Мы не говорим ни о чем, кроме пряников, но в этом общем, созидательном процессе есть что-то… правильное. В уме вертится слово «семейное», но я старательно гоню его от себя мокрыми тряпками — мы не семья, никогда не были и не будем. На предательницах не женятся, даже если они родили желанного наследника. С ними взаимодействуют — цивилизованно, и на том спасибо.

Когда последняя партия печенья отправляется в духовку, и по кухне плывет густой, пряный аромат Рождества, тишину разрывает тонкий, требовательный плач.

Я реагирую первой. Материнский инстинкт срабатывает быстрее скорости света. Я срываюсь с места и в два рывка оказываюсь возле качельки. Слышу за спиной шаги Вадима, но все равно его опережаю.

Подхватываю Марка на руки, прижимаю к себе, вдыхая его родной теплый запах.

— Тихо, мой хороший, тихо, — шепчу, качая его с осторожностью. — Мама здесь.

Он постепенно успокаивается, утыкается носиком мне в шею. Поворачиваюсь — и натыкаюсь на стоящих рядом Вадима и Стасю. На детском хмуром личике— неприкрытая ревность. Она смотрит на то, как я держу ее брата, и в ее глазах полыхает огонь.

— Ему нужно сменить подгузник, — говорю я, обращаясь к Вадиму.

— Хорошо. Тогда заодно одевай его потеплее, — говорит он. — И сама одевайся. Пойдем погуляем, пока пряники пекутся. Проверим, как коляска справится с первым снегом.

— Что? Снег пошел? — Я верчу головой, натыкаюсь на панорамное окно справа, за которым настоящий тихий снегопад — первый настоящий снег в конце декабря, и как раз в канун Рождества.

— Я тоже пойду! — тут же заявляет Стася, уверенно беря Вадима за руку. — И Зевса возьмем!

Она смотрит на меня с вызовом: «Он мой. Мы пойдем с ним. А ты — просто приложение».

Я смотрю на эту маленькую, отчаянно защищающую свою территорию девочку, и на мгновение в памяти вспыхивает обжигающий, болезненный осколок воспоминания.

Я. Такая же маленькая. Так же отчаянно цепляющаяся за руку своего отца, когда на пороге нашего дома появилась друга женщина — Виктория. Я так же ревностно берегла его от всего, что могло отнять его у меня.

Внутри растекается пятно едкой ненависти — к нему, и я тут же усилием воли заталкиваю эти чувства на самое дно глубокого колодца моей души. Не хочу, чтобы до моего сына дотронулась даже тень этих воспоминаний.

Это было давно. Это было в другой жизни. С другой Кристиной.

Я поднимаюсь наверх, быстро переодеваю Марика в теплый костюмчик, комбинезон с овчиной, шапочки, но без фанатизма. Радуюсь, что и себе захватила шапку, хотя с нашими «зимами» можно легко обходиться просто капюшоном. Когда спускаюсь с Мариком вниз, нас уже ждут — я даже не удивляюсь, что у Вадима здесь примерно такая же коляска, но с другим автомобильным значком.

Мы выходим из дома, и мир вокруг выглядит абсолютно не так, как утром. За те несколько часов, что мы провели внутри, зима как будто решила оторваться сразу за весь бесснежный месяц — снега так много, что он похож на толстое пушистое одеяло, которое даже не очень хочется топать ногами. И он продолжает падает с неба огромными, ленивыми хлопьями, делая мир вокруг немного тише.

Я вдыхаю пахнущий морозом воздух и чувствую, как внутри разливается детский, почти забытый восторг.

— Снег, — протягиваю руку и ловлю на варежку идеальную, шестиконечную снежинку.

Зевс разделяет мой восторг, но выражает его гораздо более экспрессивно — с радостным, хрюкающим лаем срывается с места и ныряет в ближайший сугроб, начиная кататься в нем, как обезумевший тюлень. Подбрасывает снег носом, пытается поймать снежинки на лету, оставляя на белом полотне хаотичные, глубокие борозды. Его безудержное, чистое счастье заразительно. А еще он выглядит очень смешным и еще более неуклюжим в плотном собачьем комбинезоне с капюшоном.

Вадим катит перед собой коляску, массивную, похожую на внедорожник, и она без труда справляется с дорогой. Марк засыпает мгновенно — я люблю с ним гулять по несколько часов, и он обычно не просыпается до самого конца прогулки.

Стася идет рядом — становится между мной и Вадимом, как плотина. Она не отходит от него ни на шаг, крепко вцепившись в ручку коляски. Похожа на маленького, бдительного цербера, охраняющего свою семью от посягательств чужаков — от меня. То и дело бросает на меня быстрые, колючие взгляды, и я, несмотря на данное себе обещание не придавать слишком много значения детской ревности, все равно чувствую себя неуютно.

Мы идем по расчищенной дорожке (в элитном поселке уже начала работать снегоуборочная техника) сворачиваем в небольшой парк. Здесь тишина как будто становится еще глубже. Слышно только, как скрипит снег под нашими ногами и как тяжело, с присвистом, дышит носящийся кругами булли.

— Зевс, ко мне! — командует Стася, когда щенок в очередном припадке радости подбегает ближе и пытается ткнуться мокрым носом в мою ладонь.

Он послушно разворачивается и трусцой бежит к ней. Она пристегивает поводок и очень строго на него смотрит. Но Зевс, кажется, не воспринимает ее всерьез — видит впереди какую-то особенно привлекательную ветку, присыпанную снегом, и с силой дергает поводок. Стася, не ожидавшая такого маневра, взвизгивает и, потеряв равновесие, падает в сугроб.

На секунду воцаряется тишина. Бросаю на Вадима встревоженный взгляд, но он дает ей время. Пару секунд, после которых из сугроба раздается заливистый, счастливый смех. Стася барахтается, пытаясь встать, а булли, решив, что это такая новая игра, начинает радостно прыгать вокруг, заодно пытаясь облизать ей лицо.

И лед трогается.

Строгая, бдительная девочка исчезает. На ее месте появляется просто ребенок, который самозабвенно валяется в снегу, хохочет и бросается снежками в своего неугомонного пса. Ее ревность и враждебность смывается волной простого, детского веселья. По крайней мере — на какое-то время.

Она отбегает от нас все дальше, увлекая за собой Зевса, и мы с Вадимом остаемся одни.

Тишина между нами становится другой. Не давящей, а почти… уютной. Я иду рядом с коляской, и наши тела почти соприкасаются. Воображаю, что если вот сейчас положу руку нему на рукав, то