Шипы в сердце. Том второй - Айя Субботина

Глава двадцать пятая: Барби

Память — жестокий фокусник, потому что умеет незаметно и непредсказуемо выдергивать из прошлого самые болезненные осколки.

Возвращаясь в дом, я все еще чувствую на языке привкус того рождественского утра из моего детства — привкус лжи, страха и еще чего-то, тогда еще совершенно непонятного. Позже я узнаю, что вот так ощущается разочарование.

Вадим ничего не спрашивает и не лезет мне в душу, и за это молчаливое, деликатное понимание я бесконечно ему благодарна.

За окнами продолжает валить снег, и мир за пределами этого здоровенного дома кажется далеким и нереальным. Мы заперты здесь, трое взрослых-детей и один настоящий ребенок, и нам предстоит как-то прожить этот вечер и весь следующий день, не поубивав друг друга.

Атмосферу разряжают пряники.

Вадим, нахмурившись, делает глазурь. Его дочь — командует. А наша троица — Я, Морковка и Зевс — просто стараемся не отсвечивать.

— Пап, ты неправильно смешиваешь, — говорит Стася, тыча пальцем в экран планшета. — Там написано, что нужно сначала взбить белки, а потом уже добавлять сахарную пудру. А ты все свалил в одну кучу!

— Я художник, я так вижу, — парирует Вадим, невозмутимо продолжая месить глазурь.

— Оно же все растечется, — хмурится она.

— Ну, скоро узнаем.

Мы разукрашиваем пряники, и по кухне плывет густой, пряный дух Рождества — смесь имбиря, корицы и мускатного ореха. Я изредка поглядываю, как Вадим, нахмурив брови, пытается нарисовать на пряничном человечке ровную улыбку, и как глазурь растекается, превращая улыбку в злодейский оскал. Стася, высунув от усердия кончик языка, выводит на звездочке какую-то математическую формулу. Мне доверяют мешок с зеленой глазурью — просто разукрасить пряничные елочки. И хоть в этом нет ничего принципиально сложного, я все-таки пару раз ловлю на себе неодобрительный детский взгляд. Кажется, если у меня стечет хотя бы капля — она с удовольствием выставит меня на фиг на мороз, как в той старой детской сказке про двенадцать месяцев. Поэтому стараюсь изо всех сил. Господи, да я Авдееву аналитические сводки не писала так старательно, как потею над каждым чертовой имбирной елкой!

Потом ужин. Мы сидим за огромным столом, и несмотря на то, что Вадим со Стасей все время что-то таскают друг у друга из тарелок, во всем этом ощущается небольшая медлительность — мы все немножко правильно устали, после прогулки и целой кучи новых эмоций.

Фильм идем смотреть в гостиную: Вадим зажигает камин, и мы все вместе устраиваемся на гигантском диване перед экраном (здоровенная плазма волшебным образом просто выезжает из стены). Стася включает «Полярный экспресс», и с первых же кадров со звуком волшебного звона колокольчика, я широченно лыблюсь — обожаю этот мультфильм. Наверное, дочь Вадима тоже очень его любит, потому что, судя по брошенному на меня хмурому взгляду, только это останавливает ее от того, чтобы срочно не включить что-то другое. Но она все равно берет свое — сворачивается калачиком у него под боком, поджимает ноги, дав ему укрыть себя пледом.

Я, подумав, сажусь в кресло на безопасном расстоянии, подкладываю себе под локоть маленькую декоративную подушку, чтобы удобнее держать Марика на руках. Запрещаю даже думать о том, что тоже хочу вот так же беззаботно прижиматься к авдеевскому боку, и чтобы он так же поправлял плед на моих плечах.

Ты же не маленькая девочка, Крис. Что за идиотские фантазии?

На середине фильма Стася засыпает. Просто выключается и начинает смешно посапывать. Он смотрит на нее, поправляет один из хвостиков, проводит пальцем по носу. Улыбается. Потом осторожно, чтобы не разбудить, подхватывает на руки и со словами «Отнесу ее в кровать», легко, как пушинку, несет наверх.

Через пять минут начинает ворочаться Марик — как часы, потому что ему как раз пора есть. Я иду на кухню под аккомпанемент цоканья по полу собачьих когтей, потому что Зевс — тоже сонный и еле ковыляющий кривыми лапами — идет с нами за компанию. Смотрю, как жадно моя ванильная ватрушечка присасывается к соске, как смешно двигаются бровки на его крошечном сосредоточенном личике, и растираю пальчики от избытка чувств, нежности и безграничной любви.

Боже, я не знаю, как вообще жила без него.

Из меня та еще «супер-мама», но я готова отдать ему даже свое сердце и всю жизнь, если понадобиться — без раздумий и колебаний.

Уже почти одиннадцать и, хоть ничего такого мы не делали, я все равно чувствую себя как человек, в одиночку разгрузивший вагон угля. Поднимаюсь наверх, качая на руках задремавшего Марка. В коридоре горит только тусклый ночник, и тени кажутся густыми и живыми. Я как раз у двери в комнату Вадима, временно ставшей моей, когда открывается дверь напротив.

Мы с Авдеевым сталкиваемся в узком, полутемном коридоре. Здесь достаточно места — можно проехать на серьезном внедорожнике, но почему-то мы так близко, что я снова едва не ударяюсь носом в его грудь. Кажется, у него там точно спрятан особенный магнит, работающий исключительно на моих волнах.

Но все-таки успеваю отшатнуться до того, как между нами случится физический контакт.

Возможно, это снова зло шутит мое слишком богатое воображение, но на мгновение мне кажется, что Вадим слишком резко, как будто чего-то опасается, сует руки в карманы домашних штанов. Стараюсь на этом не зацикливаться, но тогда остается еще один раздражитель — ненавязчивый запах геля для душа, и влажные завитки волос, падающие на его лоб.

А еще синие глаза в полумраке кажутся почти черными, и я чувствую себя Алисой, которая проваливается вверх — вниз тормашками, и абсолютно не хочет сопротивляться.

Тишина между нами натягивается до предела.

Я слышу, как бьется мое сердце. А у проклятого Авдеева даже дыхание не сбивается.

— Спит? — Кивает на Марка.

Простой вопрос, простой приглушенный голос, но в этом — чеееееерт! — так много секса, что мне приходится сделать глубокий, слишком очевидно нервный вдох, прежде чем ответить короткое:

— Да.

— Спокойной ночи, Кристина, — сдержано улыбается.

— Спокойной… ночи, — заикаюсь в ответ я, и быстро прячусь в комнате, кажется, слишком сильно хлопнув дверью.

Но сон так толком и не приходит.

Я лежу в его кровати, на его территории, и чувствую себя самозванкой, пробравшейся в святилище. Гладкие и прохладные простыни пахнут им. Не его парфюмом, а им самим я даже не могу толком сказать, что это за запах, но в ответ на