Неистовые. Из огня да в полымя - Алиса Перова

Наверное, мне следует разозлиться или обидеться, или хоть как-то ответить… но боли во мне так много, а удобное пассажирское кресло настолько близко, что я просто молча киваю и кулем заваливаюсь в машину.

— Подождите меня ми-минуточку, — бормочет Одиссей и вприпрыжку несётся к кустам.

И как только он весь салон не зассал?

— Девочки направо! — сиплю ему вдогонку.

— Я и без тебя знаю ориентир.

— Му-гу, сольёшь адреналин и спасёшь этот мир.

Прикрыв здоровый глаз, я стараюсь не скрипеть зубами и, кажется, целую вечность жду, когда мы, наконец, поедем. Слышу, как хлопает задняя дверь, и понимаю, что Реми в салоне. Но о чём-либо спрашивать его я и не думаю. Однако этого борзого щенка, похоже, ничего не смущает.

— Ты неплохо отработал, Крокодил, за три минуты уложился.

— Да пошёл ты, хер мамин! — не поворачиваясь, я направляю назад факообразующий палец и с облегчением выдыхаю, когда возвращается Одиссей.

— Куда едем — в б-ба-альницу? — участливо спрашивает он.

— На обед! — заявляю безапелляционно. — И хорош уже заикаться, Петрович. Не можешь нормально говорить, пой тогда.

Машина плавно трогается с места, и Одиссей совершенно неожиданно начинает напевать себе под нос:

— Ничего на свете лучше не-э-ту, чем бродить друзьям по белу све-э-ту-у. Тем, кто дружен, не страшны тревоги, нам любые дороги доро-о-ги…

Ну как тут его не поддержать!..

— Е-е-е-е-е-э!

Глава 60 Стефания

— Куда ты, тропинка, меня-а завела-а? Без милой принцессы мне жи-изнь не мила-а-а, — нараспев басит с экрана Генка и весело машет мне рукой. — Привет, мой Ангел!

Я же только ахаю.

Вчера Генка не принял от меня видеозвонок, а потом перезвонил и пояснил, что не хотел говорить при свидетелях, да и день якобы очень напряжённый и бла-бла-бла. И только сейчас мне стало понятно, что именно он не хотел светить. Заклеенная пластырем бровь нависла над глазом, а на костяшках приветствующей меня руки я успела заметить свежие ссадины.

— Стефания, а ты почему не здороваешься? Ты со мной поссорилась, что ли, или у тебя от радости дыханье спёрло?

— Гена, а что у т-тебя с лицом?

— А что с ним? — он с картинным испугом округляет глаза и быстро ощупывает челюсть. — Умылся недавно… побрился вот.

— Серьёзно? Выглядит так, будто ты т-топором сбривал брови?

Хохотнув, Генка грозит мне пальцем.

— Ишь ты, глазастая, ничего от тебя не скрыть. Ну-у… упал я немножко.

— Ты н-не мог так упасть.

— Чего это я не мог? — возмущается он и с гордостью заявляет: — Ты же помнишь, что мы вчера старинный отель прикупили?

— И как это объясняет з-звезду во лбу? — я потираю пальцем свою бровь и обвиняюще тычу в него.

— А это типа медаль за отвагу, — весело поясняет Генка. — И согласись, мой Персик, звезда — это всё же не рог. Ну ладно, не злись, — по моей мимике он уже понимает, что я начинаю терять терпение, и примирительно выдаёт: — Я всё тебе сейчас расскажу. Сама понимаешь, что серьёзную сделку следовало обмыть, вот мы и затусили немножко в бременском кабачке. А там накурено и народищу-у — тьма! Веришь, яблоку негде упасть, не то что пьяному туристу. Я там чуть в обморок не встал. Ну-у… дай, думаю, глотну свежего воздуха. Выхожу я, значит, на балкон… — Генка делает страшные глаза и понижает голос: — А балкона-то и нет.

— Ты издеваешься? — спрашиваю растерянно.

— Я бы не посмел, но факт, как говориться, на лицо. Это место у меня прямо невезучее, — он ощупывает бровь, болезненно морщится и виновато заключает: — Отсюда мораль: пить надо меньше.

И хотя сейчас мне очень хочется его обнять и пожалеть, но я почему-то не верю ни одному его слову.

— Ген, а п-почему мне кажется, что ты врёшь, как сивый мерин?

— Эй, не дерзи мне, девчонка! Я, между прочим, тебе в мужья гожусь…

Я с трудом сдерживаю улыбку и всё же не позволяю свернуть беспокоящий меня вопрос.

— Гена, у тебя кулаки сбиты… ты что, п-подрался?

— Девочка моя, поверь, свалить меня способны только пуля и вот… как выяснилось, немецкий шнапс. И запомни, не родился ещё тот Илья Муромец, что дотянется до моей головы. Ну, если только Петрович приложил бы стулом, пока я спал.

— Какой Петрович? — не поняла я.

— А я тебе не говорил? Прикинь, наш педигном… э-э… в смысле, Одиссей, так вот он оказался Петровичем.

И Генка, явно обрадованный возможностью сменить тему, обрушивает на меня все накопившиеся новости: про Одиссея Петровича, с которым было очень страшно ночевать в одном номере, про Реми, который оказался настолько умным, что раскатал немецких акул бизнеса и изящно провернул сложную сделку. Но при этом, по Генкиному авторитетному мнению, мальчишка всё равно остался тем ещё говнюком. Генка увлечённо мне расписывает красивый Бремен, рассказывает про основательных, но прижимистых немцев, про их великолепные машины, идеальные дороги и знатное пиво.

А потом мы переключаемся на мои новости. Сейчас, когда в Барселону приехала маленькая Эйлен, в барском доме от меня стало больше пользы. Теперь я не только помогаю на кухне, но и уйму времени провожу с девочкой — учу её лепить, рисовать, рассказываю русские сказки и устраиваю кукольные спектакли. И очень скучаю по моим непоседливым племяшкам.

Кончита тоже перестала смотреть на меня, как на пустое место. А всего лишь стоило сварить для неё кофе. Оказалось, что моя ядовитая сеньора в жизни не пробовала ничего вкуснее, а заодно призналась, что после моих десертов она перестала заглядывать в любимую кондитерскую. Теперь для сластёны и кофеманки Кончиты я творю эклеры, кексы, рулетики, кружевные блинчики и варю такой обалденный кофе, который умею только я.

Я признаюсь Генке, что очень волнуюсь из-за предстоящей выставки, на которой будут целых три моих работы, а не две, как планировалось изначально. А вот о Феликсе я стараюсь лишний раз не упоминать, потому что чувствую, что Генка начинает нервничать. Мне приятно, что он ревнует, и иногда так и подзуживает немного его поддразнить. Однако ссорить двух важных для меня мужчин — очень паршивое дело, а к тому же я не хочу, чтобы Генка мучился и сомневался во мне. Я уже