Прядильщица Снов - Тория Кардело

— Я хотела попрощаться с тобой. Здесь.

Каждая клеточка её тела запомнила этот момент — текстуру его кожи под подушечками пальцев, едва заметную дрожь в мускулах, биение височной артерии.

Внутри что-то лопнуло. Не с громким треском, а с тихим, едва слышным звуком — должно быть, так ломается сердце. Боль кислотой разлилась по груди, оставляя после себя выжженную пустыню там, где когда-то цвели чувства.

— Я никогда не думала, что со мной может случиться что-то хорошее, — слова тонули в рыданиях, прерывались всхлипами, застревали в горле. — Вся моя жизнь была… серой. Пустой. Я была никем, понимаешь? Просто занимала место. Дышала. Ела. Спала. Существовала, но не жила.

Она судорожно втянула воздух, пытаясь успокоиться хотя бы настолько, чтобы закончить мысль. Ком в горле мешал дышать, а туман перед глазами не давал разглядеть его лицо.

— А потом появился ты. И за короткое время я почувствовала себя… живой. По-настоящему живой.

Последние слова почти растворились в рыданиях, но по движениям она поняла — он услышал.

Роман обхватил её лицо ладонями. Его руки — те самые теплые, надежные руки, что спасли ее на мосту — теперь удерживали ее от падения во мрак кошмаров. Он наклонился, соприкоснулся с ней лбами, и она почувствовала его дыхание на своих губах — тёплое, неровное, прерывистое, с легким запахом мяты. Его глаза были так близко… В их синеве бушевал океан боли. Океан, в котором она тонула, не желая выплывать, потому что на поверхности её ждала только пустота.

— Знаешь, что самое ужасное? — она невольно разглядывала каждую золотистую крапинку в радужке, каждую отдельную ресничку, тень от них на скулах. — Я не боюсь смерти.

Она сглотнула комок в горле, попыталась улыбнуться, но губы предательски дрожали, отказываясь подчиняться. Вместо улыбки получился только вымученный оскал — совсем не этого требовал прощальный момент.

— Я боюсь никогда больше не увидеть тебя.

Её голос сорвался, превратившись в невнятное рыдание. Плечи затряслись, дыхание стало прерывистым.

Умирать в шестнадцать лет — страшно. Умирать, только-только почувствовав вкус любви — невыносимо.

— Ты пришёл в мою жизнь так внезапно, — она всхлипнула, цепляясь за его плечи, словно он мог удержать её от падения в пропасть небытия. — Я даже не успела насмотреться на тебя. Не успела запомнить все родинки на твоём лице. Не успела узнать, куда ты планируешь поступать. Не успела…

Не успела полюбить его так сильно, как он того заслуживал. Не успела прожить с ним ни одного из тех счастливых дней, которые представляла себе, лежа в постели и глядя в потолок. Не успела сказать ему, что он — лучшее, что когда-либо случалось с ней в этой серой, жестокой жизни.

Роман внезапно выпрямился во весь рост, и в этот момент что-то в нём изменилось — не физически, а глубже, на уровне самой сути. Его плечи расправились, подбородок приподнялся, а в глазах вспыхнул стальной блеск, словно он в один миг принял самое важное решение в своей жизни. Он больше не выглядел мальчишкой — перед Алей стоял мужчина, готовый пойти на всё.

— Нет, ты не умрёшь, — В его голосе было столько силы, столько непререкаемой уверенности, что Аля на мгновение перестала плакать, поражённая этой переменой. — Ты вернёшься домой. Ты будешь жить. Самой лучшей, самой настоящей жизнью.

Его пальцы нежно убрали мокрые пряди волос с её лица, заправили их за ухо — таким простым, таким домашним жестом.

— Ты достойна этого, — в этих словах прозвучала такая искренность, что Аля почти поверила. Почти.

Но затем перед глазами снова всплыл образ — её собственное тело, лежащее на асфальте в луже крови. Машина, несущаяся на полной скорости. Визг тормозов, которого она не слышала. Удар, который не почувствовала. И темнота, накрывшая её, даже не дав осознать, что это конец.

— Уже поздно… — её голос дрогнул, а слёзы снова хлынули потоком, размывая очертания его лица, превращая любимые черты в акварельный рисунок, растворяющийся в воде.

Аля больше не могла говорить. Не хотела тратить последние мгновения на пустые слова, бессмысленные перед лицом неизбежного. Она сделала шаг вперёд, преодолевая крошечное расстояние между ними, и прижалась губами к его губам.

Этот поцелуй отличался от всех прошлых. Он был отчаянным, жадным, солёным от слёз. В нём таилась вся боль прощания, все невысказанные слова, все несбывшиеся мечты.

Все их «если бы» и «что, если».

Если бы она была смелее в школе… Если бы они встретились раньше… Если бы она не пошла по той дороге… Если бы водитель был внимательнее…

Они целовались так, словно хотели запечатлеть вкус друг друга в памяти навечно. Как будто этот момент близости — единственное, что останется от них, когда всё закончится.

Его губы были тёплыми, мягкими, невероятно живыми. Они пахли мятой и дождем — именно так, как она запомнила. Пуговица его рубашки впилась ей в грудь, но Аля не отстранилась. Эта маленькая боль тоже стала частью момента, частью воспоминания, которое она хотела унести с собой.

Его руки скользили по её спине, путались в волосах. Он прикасался к ней нежно и трепетно, как к фарфоровой хрупкой статуэтке. Она и правда разбивалась — внутри, на тысячи острых осколков, каждый из которых ранил душу.

Их слезы смешивались, скатывались по губам, добавляя ещё больше горечи в этот прощальный поцелуй. Время словно остановилось, растянулось, превратилось в густую патоку. Секунды стали часами, минуты — вечностью. Она не хотела, чтобы это заканчивалось. Не хотела отпускать. Не хотела прощаться.

Но воздух в лёгких закончился, и пришлось оторваться. Аля тяжело дышала, словно пробежала марафон, сердце выпрыгивало из груди. Перед глазами снова стоял он — её Роман, с глазами, полными слёз, но и такой твёрдой решимости.

— Я люблю тебя, — прошептала она, и эти три слова вместили в себя всё — и боль, и надежду, и благодарность, и прощание.

Он только кивнул, не в силах говорить, и прижал её к себе крепко-крепко, будто хотел сделать частью себя, чтобы ничто и никогда не могло их разлучить.

Затем он отстранился на миллиметр. Аля заметила в его глазах глубокую боль, но и что-то еще. Решимость? Да. Смирение? Тоже. Но больше всего — любовь. Та самая любовь, что заставляет матерей жертвовать всем ради детей, солдат — ради товарищей. Любовь, перешедшая ту грань, за которой начинается святость самопожертвования.

— Существу из мира снов никогда не поздно вернуться взамен живому…